– Терпению моему приходит конец, - предупредил Доминик, и кожа у нее на голове словно съежилась в предчувствии опасности, а его теплые ладони плашмя легли ей на ягодицы.

– Дай мне встать, - попросила она.
– Я повторю то, что сказала. Для этого совершенно не нужно запугивать меня и придавливать к постели.

Доминик коротко хохотнул, резко и неприятно:

– Ты бы лучше подумала о том, как дать удовлетворительное объяснение, назойливая девчонка, маленькая шпионка, сующая свой нос, куда не просят, или я от угроз перейду к делу.
– Но все же отпустил ее.

Женевьева перевернулась и села. Хотя гнев его нисколько не остыл, теперь она чувствовала себя уже не такой уязвимой.

– Я не шпионила, - горячо запротестовала она.
– Извини, что спросила. Я не думала, что тебя это расстроит.

– Так о чем ты спросила?
– повторил он неумолимо.

Черт бы побрал этого типа! Почему у него такой неприятный и непредсказуемый характер? Никогда не знаешь, какая случайно брошенная фраза выведет его из себя и что он сделает.

– Я спросила, кто такая Розмари, - выговорила она наконец, глядя ему прямо в глаза.
– И я не понимаю, почему этот вопрос так бесит тебя.

– А где ты слышала это имя?
– продолжал он свое дознание, забыв о наготе: напрягшееся лицо выражало нешуточную угрозу.

Женевьева облизнула вдруг пересохшие губы:

– Там, на "Танцовщице", у тебя в каюте, я просматривала книги, замявшись, объяснила она.
– Я не думала, что тебе это не понравится. Ты же не говорил, чтобы я их не трогала.
– И беспомощно опустила плечи, но, поскольку Доминик не сделал ничего, чтобы приободрить ее, стоически продолжила:

– Среди них был том стихов Катулла. Это один из моих любимых поэтов. Неужели ей показалось, что в ледяных глазах мелькнул теплый огонек?
– Я не удержалась и прочла. На первой странице надпись. Извини, если не должна была этого делать, но я не шпионила, честное слово не шпионила!

– Почему ты не спросила меня об этом раньше? К великому облегчению, Женевьева услышала в вопросе скорее любопытство, чем угрозу, и расслабилась.

– Я забыла, - честно призналась она.
– До этой минуты я просто ни разу не вспомнила об этом. Подобие улыбки тронуло его губы.

– Может быть, ты в конце концов не так уж безнадежно настырна.
– И тронул указательным пальцем кончик ее носа.
– Я был немного резок. Прости - сделал поспешный вывод, основываясь на предыдущем опыте, ты ведь обожаешь совать нос в то, что тебя не касается?

Женевьева не знала, как ответить на его извинение, которое, в сущности, и извинением-то назвать было трудно. Отойдя от кровати, Доминик наливал вино в бокалы. Один вручил Женевьеве. Затем, так и не потрудившись одеться, достал сигару из кармана сюртука, зажег ее и некоторое время задумчиво курил.

– Розмари была моей женой, - сказал наконец Делакруа, словно сообщал информацию, не имеющую к нему ровным счетом никакого отношения.

У Женевьевы рот открылся от изумления, но она ничего не сказала, моля Бога, чтобы Доминик продолжал, ибо, если замолчит, она никогда не посмеет ничего больше спросить.

– Наш брак ни моя, ни ее семьи не одобряли.
– Взгляд его был странно отсутствующим, словно Доминик пребывал в каком-то ином мире.
– Мне было двадцать лет, и я был Делакруа. Ей - семнадцать, и она была американкой, дочерью купца.
– Этого Женевьеве объяснять не требовалось: креольский аристократ и дочь американского судовладельца считались совершенно неподходящей парой.
– Мы тайно бежали.
– Губы Доминика искривила сардоническая насмешка, насмешка над собой.
– Ни мне, ни ей не приходило в голову, что нельзя жить одной любовью. Моя семья лишила меня наследства, а отец Розмари заявил, что примет ее обратно только в том случае, если наш брак будет аннулирован.

Затаив дыхание, сгорая от сострадания и желания услышать, что было дальше, Женевьева неподвижно сидела на краю кровати. Доминик продолжил. Речь его была отрывистой, голос - лишенным всяких эмоций:

– Итак, имея на руках беременную жену и понимая, что надо чем-то зарабатывать на жизнь, я пустился в море. Учеником пирата Клода Турселя. Оказалось, что занятие это столь же увлекательное, сколь и прибыльное. Я уже возвращался домой, исполненный собственной важности, с полными карманами дукатов и кучей тончайших шелков для Розмари. Я предвкушал, как буду рассказывать ей о своих невероятных приключениях.
– Слабый огонек вспыхнул в глазах Доминика - огонек презрения к себе.
– Розмари скончалась за две недели до моего приезда, родив мертвого ребенка. Не желая обидеть меня, она не обратилась за помощью к своей семье, а к моей и подавно. Поэтому она умерла, не получив вовремя врачебной помощи, - роды принимала темная акушерка-самоучка.

Женевьеве хотелось взять Доминика за руку, прижать к груди его голову, потому что боль пробужденных воспоминаний душила этого сильного мужчину, испепеляла душу. Но она не была уверена, что Делакруа примет ее утешения. Возможно, сочтет еще одним вмешательством в его личную жизнь. Доминика так трудно понять, но одно Женевьева знала наверняка, - в этот момент она не имеет права сделать неверное движение, сказать неточное слово.

– Делакруа были бы более чем счастливы принять после неудачной любовной эскапады блудного сына назад, в свое стадо.
– Боль, звучавшая в его голосе, жгла и ее. Женевьева дрожала, но по-прежнему не решалась произнести ни слова.
– Однако я предпочел жизнь пирата сладкому лицемерию их уклада. И пока вы, Женевьева Латур, не ворвались в мою жизнь, в ней не было места так называемым женщинам из общества. Мои отношения с женщинами сводились лишь к удовлетворению взаимного физического влечения.