Женевьева наконец встала, подошла к нему и обняла с любовью, ничего не требующей взамен. Ей хотелось быть выше ростом и сильнее, чтобы Доминик мог спрятаться в ее нежных объятиях. Он, казалось, понял ее чувства и нашел в них утешение. Делакруа гладил приникшую к его груди золотистую головку, и напряжение медленно покидало его.

– Ты очень маленькая, фея, - тихо сказал он.
– Но у тебя великодушное сердце. Я был с тобой далеко не добр, правда?

– Я иногда робею в твоем присутствии, - призналась она, тихо рассмеявшись.
– Но, боюсь, я заслужила свою репутацию тем, что суюсь в самое пекло.

– На аукцион рабов, на вудуистские ритуальные действа, на нижнюю палубу пиратского судна...
– перечислял он, и в его ласковом голосе слышалась добродушная насмешка.
– Я никогда не встречал такой женщины, как ты, mon coeur, и это очень опасно для нас обоих.

"Он снова нечаянно назвал меня "мое сердце", - подумала Женевьева и постаралась унять бешено забившееся сердце, чтобы голос звучал естественно Почему опасно?

– Женщины и пиратство - это несовместимо, моя фея.

– Но во время нашего путешествия, - она подняла глаза, затуманенные воспоминанием, - был ведь всего один, ну, два момента, когда мое присутствие оказалось неуместным.

Доминик вздохнул:

– Девчонка-сорванец с подмоченной репутацией - одно дело, моя дорогая, но ты не можешь всегда оставаться таким сорванцом, а я не смогу быть всегда привязанным к суше.

Женевьева опечалилась:

– Думаю, ты делаешь сразу слишком много разных выводов. Я и не ожидаю, что ты осядешь на одном месте. Мне самой этого меньше всего хочется. Почему мы не можем оставить все как есть, пока нам обоим так хорошо вместе?

– А когда это перестанет нам обоим доставлять удовольствие?
– продолжая гладить ее по голове, тихо спросил он, - Тогда мы расстанемся - по-дружески, без сожалений. И каждый будет отвечать только за себя.

– Ты еще ребенок, фея, - сказал он нежно, словно боясь обидеть.
– Такие идеальные мечты редко сбываются. Существуют боль, гнев, смущение и горький осадок, вкус которого ощущается очень долго. Я не хочу, чтобы ты все это испытала.

– Я и не испытаю, - с горячностью возразила Женевьева, уткнувшись лицом ему в грудь и вдыхая чудный любимый запах.
– Я не такой ребенок, как ты думаешь, Доминик. И сама отвечаю за свое будущее.

– Какая уверенность!
– тихо проговорил он и, бросив в камин сигару, поднял Женевьеву на руки.
– Завидую твоей наивной вере в себя, моя Женевьева. Но пока ты ее сохраняешь или пока не вмешаются обстоятельства сильнее нас, будем наслаждаться тем, что у меня есть ты, а у тебя, сердце мое, есть я.

Глава 17

Бомба Виктора Латура наконец взорвалась. Он вошел в гостиную, где его жена, младшая дочь и кузен грелись у камина после обязательного посещения собора Святого Людовика, в котором было холодно, как в пещере.

– Я должен кое-что сказать вам двоим.
– Он пальцем указал на Женевьеву и Николаса.
– Поднимайтесь в кабинет.
– И без дальнейших объяснений вышел.

Николас заволновался, Женевьева увидела, что и Элен нервничает. На молчаливый вопрос - чем мы провинились?
– мачеха покачала головой:

– Он мне ничего не говорил. Но голос у Виктора не злой, не думаю, что он сердится.

– Однако рассердится, если мы не поторопимся.
– Николас был абсолютно прав, и с игривым поклоном он сделал приглашающий жест в сторону двери:

– После вас, кузина.

– Я считаю, что в подобной ситуации такая галантность негалантна, ухмыльнулась Женевьева.
– Тебе следовало бы первым принять огонь на себя. Ты ведь старше и сильнее!

– Женевьева, прошу тебя, постарайся не раздражать отца, - умоляющим голосом попросила Элен.
– Если он не расположен веселиться...

– Он никогда не расположен веселиться, - фыркнула неугомонная падчерица. Я бы удивилась, узнав, что папа вообще понимает смысл этого слова.

Они подошли к комнате, служившей Латуру кабинетом, когда тот занимался домашними делами. Ни Николас, ни Женевьева не любили этой комнаты, поскольку с ней было связано много неприятных воспоминаний. Дверь была открыта, Виктор сидел за массивным резным письменным столом, листая бумаги.

– Закройте дверь, - велел он.
– Я не хочу, чтобы весь дом слышал то, что я собираюсь сказать.

Женевьева приняла позу, которую всегда принимала в этой комнате: руки сцеплены за спиной, глаза потуплены. Николас, как она отметила, усмехнувшись про себя, стоял почти так же.

– Садитесь!

Женевьева и Николас обменялись тревожными взглядами. Они не могли припомнить, чтобы кому-нибудь из них когда-либо предлагали сесть в кабинете патриарха. Молодые люди неуверенно присели на кожаные стулья с прямыми спинками.

– Я решил, что пришло время назначить наследника, - объявил Виктор в напряженной тишине.