Юрик смотрит мне вслед, я знаю. А я печатаю шаг, как бравый пехотинец. Ну, Одинцов, ну, погоди! Сейчас ты мне не только холодильник отвалишь, но и блюдечки с голубой каемочкой в зубах припрешь!

Одинцов

На шум в приемной я вначале внимания не обратил — закопался в бумагах по уши. Утром как раз на свежую голову — то, что надо. Особенно, если чашка кофе на столе и тишина.

Тишина в мгновение ока лопнула, правда, я не сразу это понял. Однако, Ликин голос ни с чем не спутаю. И странное дело: мозг еще сопротивлялся, в то время как тело уже поняло, кто там ко мне рвется, сминая кордоны. У тела на Лику реакция одна: «Да-да-да!» — ликование и эйфория.

Нижние чакры побеждают верхние, я отрываю свой царственный зад от кресла и распахиваю дверь.

— Что здесь такое? — я грозен, очень грозен и раздражен.

— Вот, Александр Сергеевич, рвется к вам. Скандалит, — ябедничает Мария Андреевна, мой секретарь. Очень красивая девушка под тридцать. Возможно, тайно влюбленная в меня. А может, это игра моего больного воображения и слишком самоуверенного эго.

Именно в эту минуту я вдруг думаю, что Егоровой тоже под тридцать. Но я совершенно не воспринимаю ее так. Она для меня пусть не восемнадцатилетней осталась, но какой-то «малолеткой» сразу после института. И дело даже не в ее внешности. Так Егорову воспринимает мой мозг.

— Пусть зайдет, — бросаю коротко. — И буду счастлив, Егорова, если это действительно что-то важное, — угрожаю, не скрываясь.

Но она сейчас на взводе — с Марией Андреевной воевать нелегко. Она у меня боец опытный. И не таких Егоровых сдерживала. А надо бы — и отшила. Это я слаб, каюсь. А Мария Андреевна моя — кремень — ух-х-х!

Лика сердито частит каблучками мне в спину, и флюгер сладко вздрагивает в предвкушении. Он в курсе, что ему ничего не обломится, но инстинкты побеждают. Я спешу упасть в кресло и спрятать нижнюю часть тела за барьером стола.

Лика присаживается напротив, разглаживает идеальную юбку, бесстыже сверкает лобастенькими коленями. Я стараюсь туда не смотреть, но периферийное зрение у меня развито отлично.

— Александр Сергеевич, — задушевно начинает Лика, и в этом официальном обращении нет ничего казенного. Она словно по голове меня гладит, но глаза у нее то ли сердитые, то ли раздраконенные — не понять.

— Ближе, Егорова, ближе, — гипнотизирую ее голосом земляного червяка, — ближе к делу.

— Хорошо, окей! — соглашается она и начинает загибать пальцы: — Мне нужны тюль, шторки, цветы для озеленения, нормальные столы, стулья, хороший электрический чайник, чашки, тарелки, микроволновая печь и холодильник!

Голос ее звучит злорадно-торжественно, а я пытаюсь проморгаться: это что сейчас было? Я почувствовал себя минимум женатым!

— А меха и бриллианты не хочешь?

— Нет, — хлопает ресницами растерянно. — Зачем в комнате для отдыха пылесборники и бесполезные камни?

— А, так ты не для себя просишь? — доходит до меня на третий день.

— Нет, — Лика смотрит на меня ласково, — хочу обустроить комнату для отдыха. А то там пыль и неуютно. И мы могли бы там отдыхать в обеденный перерыв. Чай пить.

— Чем от тебя пахнет? — веду я носом, принюхиваясь. Только почувствовал, что от нее чем-то таким веет… понять не могу.

— Пи-пи… — она что, маты запикивает? — Пирожками? — выдавливает Лика почти шепотом и краснеет. А затем делает невероятное — протягивает ко мне раскрытую ладонь. — Вот, понюхай, этим?

И я как дурак (почему сразу как?..) беру ее руку и вдыхаю. Точно. Но у нее не только рука пахнет. Мне кажется, она вся пахнет сдобой. Пирожками из духовки. Рот тут же наполняется слюной. Я вчера только представлял ее на кухне. Интересно, пирожки она купила или пекла? Удались ей или пригорели, как я себе придумывал?

— И как пирожки? — спрашиваю, нехотя отпуская ее руку. Хочется губами приложиться или еще что-нибудь из разряда безумного сделать.

— Вроде ничего, — отвечает осторожно. И глаза у нее сейчас такие же: настороженные, будто ждет от меня подставы или гадости. — С картошкой, капустой, творогом и повидлом, — зачем-то перечисляет Лика, и терпение мое лопается.

— Неси, — командую, указывая на дверь.

— Что неси? — тупит она со страшной силой.

— Пирожки. Домашние? Или магазин ограбила?

Егорова оскорбляется до слез:

— Мои! Вот этими руками!

— Ну, давай, вперед, неси уже, — теряю я терпение и почти сознание: ужасно хочется ее душистых пирожков.

— А зачем? — ей нужно приз дать за умение задавать дурацкие вопросы и выводить начальство из себя. Я сейчас из штанов выпрыгну от ее тормознутости!

— Егорова, — голос у меня сейчас самый коварный и страшный. — Ты холодильник хочешь? Шторки, тарелки, что тебе там еще приспичило?

— Хочу!

— А я хочу пирожков.