– Ну да, - проворчал конвойный.
– Точно так, как сказал герр обершарфюрер. Кинулся к реке, хотел удрать, получил пулю между лопаток.

Диего стал на колени около мертвого и очень бережно перевернул его на спину.

– Да ведь рана у него на груди!

Он указал пальцем на кровавое пятно и в упор посмотрел на немца.

– Не болтай, если не понимаешь!
– И конвойный толкнул винтовкой дантиста.
– За дело! А ты, писарь, запишешь, как я сказал.

* * *

Когда Зденек вернулся в контору, Эрих сидел за столом и размешивал ложкой похлебку. На печурке стояла вторая миска.

– Эй, Бронек, чех пришел. Подай ему обед.

Зденек сел на скамейку и устало покачал головой.

– Я не буду есть.

– Ну и глупо, - сказал писарь.

Бронек принес миску, ложку и ломоть хлеба.

– Выйди, - сказал ему Эрих, сверкнув очками.
– Мне надо вправить мозги этому олуху.

Бронек повиновался. В конторе остались писарь и Зденек. С минуту оба молчали. Зденек нетвердой рукой придвинул к себе картотеку живых, чтобы вынуть карточку доктора Шимона Гута и переложить ее в другой ящик.

– Оставь-ка пока это!
– сказал Эрих, вынул из кармана три листка и с многозначительным видом положил их на стол.
– Все по порядку. Сперва займемся вот этими карточками.

Зденек тотчас узнал их и протянул руку.

– Дайте сюда. Это вас не касается.

– В таком тоне ты со мной не разговаривай, раз навсегда предупреждаю!
– писарь положил свою тяжелую ручищу на листки, чтобы Зденек не мог их взять.

– Это мое личное письмо, Эрих. Оно адресовано девушке, если хотите знать. Отдайте немедля!

– Отдать?

Писарь встал, приподнял кочергой раскаленную конфорку на печурке и бросил туда листки.

Зденек вскочил, оперся руками о стол, дрожа от гнева. Он не знал, кричать ему или просто повернуться и уйти, уйти из конторы, от этого гнусного коллаборанта и... Лучше смерть! Неужели стоит жить, когда жизнь сохранена такой ценой?

Писарь опять уселся на место.

– На сей раз твои дурацкие записки случайно обнаружил я. А что если бы их нашел Дейбель? Вспомни об участи Шими-бачи. Сейчас у нас особые строгости. Да и без них за такую писульку можно получить петлю на шею.

– Я вам говорю: это письмо к девушке!

– Это потому, что оно начинается "Милая Иолан"? А разве ты не знаешь, что и за такое письмо полагается смертная казнь?
– Писарь расстегнулся, он совсем взмок.
– Но это не письмо. Любому младенцу ясно, что ты делаешь заметки для фильма или что-то вроде. Есть у тебя еще такие листки? Если есть, дай сюда, лучше сожжем их, пока не поздно!
– В голосе Эриха был неподдельный испуг.

Зденек сжал губы.

– Не бойтесь, вам не грозит вылет из конторы. До сегодняшнего дня я ничего не писал. А то, что вы нашли, это действительно письмо. Вы же знаете, что венгерка-секретарша болеет... Я хотел развлечь ее.

– Развлечь! Вас повесят рядышком, если Кобылья Голова найдет у нее такое письмо. Садись-ка, это серьезное дело... Или стой, если уж ты такой упрямый. Знай, что я за свою должность не боюсь. Шесть лет я тут хожу по канату, как-нибудь удержусь. Но сколько таких, как ты, на моих глазах попали в мертвецкую. Ни за что ни про что. Скоро, может быть, все кончится. Неужто ты не хочешь дожить до этих дней, а потом спокойно заниматься полезным делом? Я знаю, ты кинорежиссер. Думаешь, я забыл об этом, нет!.. Я и сам хочу, чтобы кто-нибудь снял такой фильм.

– По-вашему, значит, так, - сказал Зденек строго, - пока ты в лагере, не пикни. Делать что-нибудь стоящее можно только потом. Шими-бачи был просто дурень, а вот у Эриха Фроша - глубокий ум.

Зденек ждал, что писарь грубо оборвет его, но ошибся. Эрих лишь слегка усмехнулся и медленно сказал:

– Шими-бачи был доктор и выполнял свой врачебный долг. Может быть, он спас этих девушек. Ему было нетрудно решиться, он уже прожил свою жизнь, и его игра стоила свеч.
– Эрих выпрямился.
– Что касается меня, то как меня ни честили, никто еще не сказал, что Эрих Фрош глуп. Я не старый врач, я всего только венский колбасник, окончивший два класса коммерческого училища. От меня нельзя требовать, чтобы я жертвовал собой. Ты, киношник, в таком же положении. Нас швырнули сюда, на самое дно этой скверной трясины, так разве это грех, что мы бултыхаемся и стараемся выплыть? А раз мы поумнее других, значит, мы думаем за них, помогаем им. Разве я делал что-нибудь плохое, скажи? Вот выйдем отсюда и расскажем миру всю правду. Ты снимешь кинокартину, а я... что ж, может быть, понадобится, чтобы кто-то вышел на трибуну и сказал: "Да, господа, так оно и было, Зденек все верно описал. Я, Эрих Фрош, свидетельствую об этом!"

Писарь докончил свою тираду и подмигнул чеху: вот, так-то, мол.

– Ну?

Зденек недоуменно глядел на Эриха. "Какая же ты дрянь!" - думал он.

Писарь подошел и взял его за рукав.

– Вижу, что ты все еще меня не понял. Но я тебе объясню. Эти свои заметки ты брось. Уж если хочешь записать что-нибудь, писал бы на своей чешской тарабарщине, зачем обязательно по-немецки? Ах, да, да - это письмо к Иолан! Но ведь именно такая пустяковая блажь может стоить тебе головы. На твоем месте я вообще не писал бы ничего. Голова у тебя молодая, держи все в памяти. Я бы все наблюдал, наблюдал, накопил бы в памяти тысячи интересных мелочей. Все это важно, все принесет тебе доход. Вот ты сейчас был на кладбище, хорошо, что ты его повидал. Шими-бачи, котенок на ограде, Иолан все это отличный материал... Да ты куда?