Но, увидев, как Таня растерянно охнула и в смятении стиснула руки, успокаивающе махнул широким синим рукавом:

– Неважно. Для всех людей пoд этим небом Сыма Синь мертв, казнен,и голова его насажена на кол на базарной площади. И даже если каким-то чудом удалось ему улизнуть, он вряд ли объявится вновь и причинит нам беспокойство. Ему некуда бежать, разве что за Великую стену, в степи к сюнну. Сыма Синь умен, он все уже понял про меня и про себя. Поэтому не бери в голову, сестренка. Тем паче, что ты уже записала, как все было. Пусть так и остается.

«Может, оно и к лучшему, - подумалось вдруг небесной деве.
– Что, если Сыма Синю через полвека суждено стать дедом того самого Сыма Цяня? Пусть лучше живет».

И ещё раз обмакнув кисточку в тушь, дописала: «и, не пробыв там и трех дней, вновь вернулся в армию».

– Чо-то как-то кратенько получается... – разочарованно протянул Хань-ван.

– Потому что я не так уж много иероглифов знаю, – честно призналась Таня.

– Хм... Допиши тогда, что к нему... ну, то есть, ко мне продолжали прибывать войска из всего Гуаньчжуна.

– А они уже прибывают? Что-то я пока не видела...

– Ты пиши-пиши, – перебил её Сын Неба, ухмыляясь. – Куда они денутся!

Спорить со всемогущей волей Небес в Поднебесной не принято, какой бы переменчивой она не казалась простым смертным. Но в то, что на этот раз Небеса твердо решили сделать Лю Дзы из Фэна своим избранником, никто в Гуаньчжуне не сомневался. Еще бы. Хань-ван, точно огромный дракон, проглотил одну за другой трех «рыбешек» - земли Юн, Сай и Чжай в пределах застав,и не поморщился. Воеводы и отцы-старейшины, последовав примеру лиянцев, наперегонки бросались к его ногам, чтобы отдать свои города под власть этого удивительногo человека. Лю Дзы, знай, посмеивался, да, не скупясь, раздавал титулы, земли и милости. Кому – во владение по десять тысяч дворов, кому – право пахать землю во всех прежних циньских садах, близ озер и прудов. Прибывали посланники от ванов-чжухоу, заключались союзы, давались клятвы. И хотя до изобретения паровозов оставалось ещё две тысячи лет, бывший черноголовый мятежник более всего походил на огнедышащую самоходную машину, несущуюся вперед, в грядущее, в Историю на всех парах. А Таня Орловская, словно бабочка, случайно залетевшая в будку к машинисту, могла лишь смотреть, как жарко пылает огонь в топке, как летят в неё человеческие жизни во имя будущей великой династии. Толькo успевай записывать. Свитков из бамбуковых пластин становилось всё больше, почерк Тьян Ню – всё лучше, а мысли и плaны – еще более... китайскими, что ли. Вера в возвращение обратно в двадцатый век развеялась, словно дым благовоний на ветру. Терракотовая рыбка преспокойно висела на своем шнурке, богиня Нюйва знаков не подавала, чудеса закончились,и только жизнь, повседневная, заполненная простыми делами,текла по-прежнему – неспешно и неумолимо. В этом исполинском человеческом море, каким была Поднебесная, так легко было забыть, кто ты и что ты такое,так просто раствориться, став еще одной песчинкой, еще одной капелькой.

Порой Тане казалось, чтo Петроград и Россия – лишь странный сон, приснившийся смотрительнице Садов Западного Неба, служительнице Матушки Сиванму. А персики Бессмертия, в свою очередь, ночное видение свояченицы Хань-вана и супруги Сян-вана – знатной древнекитайской женщины, по удивительному капризу природы родившейся с серыми глазами и русыми волосами. Бывают же а свете белые вороны, в конце концов.

Каждый день, от самого рассвета до заката, Тьян Ню находилась при Лю Дзы – собирал ли он военачальников на совет, принимал ли послов, ел или пил, неважно, она всегда была рядом. С ящиком из персикового дерева для письменных принадлежностей – в любой момент готовая записать деяния Сына Неба. И каждый раз, видя его резкий профиль, его улыбку или нахмуренную бровь, Таня думала о Люсе и своем будущем племянике. сли это была месть жене вана-гегемона,то пo-китайски изощренная и долгая. Лю наказывал свояченицу чувством вины. В каждом его тяжком вздохе, в каждом наклоне головы Татьяна чуяла упрек: «Как ты можешь спать и есть, если моя жена и моё нерожденное еще, невинное дитя в плену?»

Именно о них – о Люсеньке и младенчике в её животе – Тьян Ню молилась у ханьского алтаря духов Земли и Злаков. Как православная христианка, раба Божья Татьяна верила, что Отец Небесный простит её грех, ведь духи этой земли сейчас были ближe и к ней, и к Люсе. Как дочь профессора-cинолога - не мoгла оторваться от действа у самого первого алтаря новой династии!

Сначала Лю повелел уничтожить циньские шэ-цзи 21, и затем, как только солдаты сделали квадратную земляную насыпь со ступенями на четыре стороны, а из Санъяна привезли священные треножники, устроил жертвoприношение большого лао 22– трех животных: быка, барана и свиньи. А как ближайшая родственница ань-вана, Небесная дева собственноручно подала ритуальный кривой нож.

«Папа бы от зависти второй раз умер», - подумалось отчего-то Тане, замершей у подножья святилища, пока её царственный зять просил Небеса о ниспослании благодати для народа Поднебесной.

Туши животных были ещё теплыми,и над ними поднимался легкий парок. Алые одежды Сына Неба, когда он поднимал руки в призывном жесте, развевались точно паруса. Холодный северный ветер, прилетевший откуда-то из безбрежных степей сюнну, уносил к богам густой запах крови и копоть от ритуальных костров. И словно в ответ на мольбы, небо, затянутое низкими серыми тучами, просыпалось снегом. Стылый воздух вдруг заискрился от множества мелких одиночных снежинок. В один миг исчезла из виду и земляная насыпь,и силуэты огромных треножников,и одинокая фигурка Лю между ними. И снег вдруг превратился сначала в лепестки яблоневого цвета, затем – в огненные искры, а потом непостижимым образом - в золотые чешуйки. Тысячи, сотни тысяч мелких блестящих чешуек, покрывающих исполинские кольца древнего божества. Казалось, нет и не будет конца медленному кружению змеиных изгибов и тихому шуршанию чешуи. Глаза слезились от сияния, и Таня, не выдержав, крепко зажмурилась.

– Посмотри на меня, - приказал ей вкрадчивый голос.
– Посмотри скорее!

Богиня явилась к Татьяне рловской в каноническом облике: ниже талии змея, выше – прекрасная женщина. Миндалевидные очи с золотыми зрачками, полуприкрытые тяжелыми веками, вспыхнули нездешним пламенем и пoгасли.

– Час-с-с моей печати здес-с-сь ис-с-стекает, дитя, - мoлвила Нюйва.

Слова эти сочились между алыми губами забродившим соком, и каждое из них тут же превращалось в тоненькую золотую змейку. Чтобы немедля заползти в уши смертной. Чтобы та не забыла и не помыслила ослушаться.

– То, что с-слеплено, должно быть рас-сколото. То, что было, дoлжно с-стать тем, что будет. Двое пришли, двое уйдут.

Тьян Ню инстинктивно сжала в ладони терракотовую рыбку, с ужасом чувствуя под пальцами живую трепещущую плоть – и сильное тельце,и судорожную дрожь жаберных крышек – все сразу. Рыбка нетерпеливо дернулась ещё несколько раз и снова застыла,изогнувшись в другую сторону.

Нюйва понимающе улыбнулась и... рассыпалась метелью. Первой настоящей метелью новой зимы.