— Какую же? — он посмотрел на неё лишь краем глаза, испытывая неловкость из-за того, как близко она стояла. Их разделяли лишь дурацкие пакеты с продуктами и ничего больше. Запах её духов переплетался в воздухе с его, и это было слишком неосторожно для них.

— «Лолита» Набокова, — небрежно бросила Рози, нарочно задевая его своей злобой. Он обещал, что они смогут быть друзьями и дальше, но девушка не могла не замечать, как Дуглас сторонился её, будто она была прокаженной.

Девушка поспешила спуститься вниз по лестнице, когда он остался на месте, проводя её укоризненным взглядом. Узнав, с кем играет, Дуглас решил соблюдать правила, которых Рози, кажется, упрямо сторонилась, отбрасывая их небрежно в сторону. Ситуация была щекотливой, но, похоже, это понимал лишь он один. Мужчина заметил в этом проявление её наивности, детскости, хоть вместе с тем невиданной дерзости и упрямства. Он будто отчетливее стал видеть в ней эти качества, осознавая в то же время, что они были с девушкой всегда. Дуглас обращал внимание на другое, а теперь не мог видеть ничего иного, только это ужасно нелепое обстоятельство, ставшее между ними.

Рози же по-прежнему слепо следовала инстинкту, который призывал к желанию быть к мужчине, как можно ближе. Её необъяснимо тянуло к нему, и, наверное, даже то обстоятельству, что ей стоило держаться от него подальше, ещё больше увлекало девушку делать наоборот. Её мысли беспорядочно путались рядом с ним, окутанные розовой дымкой романтичности и мечтательности, в которой Рози терялась, уступая им серьезность и строгость своего мышления.

По дороге домой, где каждую пятницу она обязывалась появляться на тягостном во всех соотношениях семейном ужине, Рози не могла думать ни о ком другом, как о Дугласе. Внутри неё будто случился сбой. Она не могла вернуться к обычному порядку вещей, потому что собраться с мыслями вдруг оказалось слишком сложной задачей. Всё, что не касалось Дугласа, было пресным, неправильным, скучным.

Он был другим. Пример отца и старшего брата исказили базовые соображения девушки о мужчинах, какими те были или могли быть. Отца Рози видела неизменно лишь в роли лицемера, ненавязчиво любезный с каждым, на кого имел виды на будущее. Он любил разыгрывать роль добродетеля, лучшего в мире мужа и отца, хотя на деле справлялся с этими ролями превратно. В обществе его вроде бы уважали, или, по крайней мере, искусно делали вид, будто делали это, и всё же человеком он был прогнившей натуры. Ни жена, ни дети не питали к нему и толики уважения, которого мужчина и не пытался заслужить, не делая в общем счете для этого ничего. Его единственным влиянием были публичные замечания к недостаткам сына или дочери, которые только благодаря им привлекали внимания родителя.

Не лучшим примером был и брат. Привлекая внимание девушек, Киллиан научился пользоваться ими. Едва к парню пришло осознание собственной неподражаемой привлекательности, что была заманчиво притягательной для всякой, которая надеялась стать той самой единственной, как он стал достаточно ловким в жонглировании девичьих сердец. Парень признавался в любви так же легко, как говорил «Доброе утро» и был совершенно безнадежен в запоминании имен тех несчастных, которые шли на большой риск, связываясь с ним. В последние несколько лет Киллиан пристрастился к алкоголю и наркотикам, подавляя слабость мнимым наслаждением, избавляющем чувства реальности. Прежде Рози пыталась его образумить, но после того, как брат перешел черту, девушка оставила эти попытки.

Дуглас выдавался иным. Он словно был ненастоящим со всеми своими ненаигранными вниманием, любезностью и в то же время некой небрежностью в каждом сделанном движении. Он выдавался совершенным в своей обаятельности, таинственности и притягательности, что неизменно должно было держать девушку на расстоянии, но её тянуло большей мерой к его невидимым недостаткам. Рози было интересно угадать все подводные камни, таящиеся на глубине души, дна которого ей было не разглядеть издалека.

Рози и сама не заметила, как сделала мужчину олицетворением мечты, которую она по-прежнему пыталась спрятать внутри себя. У безликого незнакомца появилось знакомое лицо, черты его характера становились всё реальнее, ведь девушка не поддавала сомнению тому, что было на поверхности. Она была ослеплена светом его неповторимости, и Рози путалась в собственных убеждениях, не позволяющих безоговорочно верить всему, что видели глаза или слышали уши.

Девушка сама того не признавала, но по большей части ей нравилась противоречивость их отношений, нарушенных тем обстоятельством, что она оставалась куда моложе. И всё же это подначивало её расти вверх, чтобы Дуглас смог увидеть в ней что-то большее, чем семнадцатилетние взбалмошность, безрассудство и глупость. Убежденная в своем превосходстве перед сверстниками, Рози взяла новую высоту. Достичь равенства с Дугласом стало для неё идеей фикс, на исполнение которой она намеревалась возложить все свои силы.

Она оказалась слишком зацикленной на этой мысли, чтобы заметить то, что сперва даже сумела его обмануть. Дуглас ведь сумел рассмотреть в её суждениях зрелость, в упрямстве — уверенность, в мечтательности — обаяние, в нерешительности — мудрость. Ему оставалось лишь примириться с тем, что его очаровывали её истинные качества больше, чем надуманные в тумане первого впечатления. Ведь Рози по-прежнему оставалась Рози, произнесенные вслух мысли всё ещё принадлежали ей. Юность лишь украшала и без того милые черты лица. Она обратила его внимание, и так уж это важно теперь, сделала это нарочно или случайно.

— Ты когда-нибудь влюблялась, Нел? — осторожно спросила Рози у экономки, с которой поддерживала наиболее теплые отношения в доме, который когда-то язык поворачивался называть своим.

Женщина работала на их семью уже чуть более десяти лет и стала невольно её неотъемлемой частью. Она знала каждого подноготную, но оставалась достаточно верной, сохраняя самые грязные семейные секреты исключительно в стенах дома, что полнился ими из года в год, собирая на крепких прежде стенах всё больше трещин. Нел никого не осуждала и не презирала, оставаясь молчаливым свидетелем частых размолвок и ссор, которые от неё уже и не пытались скрыть. Ей доверяли, ведь она заслуживала доверия, доказывая это всякий раз своим безучастным видом.