Арн моргнул. Что он мог ей ответить — узы крови вампиров отличались от человеческих… Вампир пожал плечами.

— Мы преданы друг другу. Но не так, как Создателю или своему Дитя.

Олив на минуту задумалась, переводя взгляд с брата на сестру и обратно. Потом подтолкнула его к дивану, усаживая рядом с Одри.

— Арн, что бы ты сейчас ни увидел или почувствовал, реагируй так, как если бы это было наяву.

— То есть?

–  Если тебе в голову начнут приходить мысли типа «этого не может быть» — гони их в шею.

— Что-то мне это не нравится, — нахмурился викинг.

— Мне тоже. Но, если я не смогу заглушить дрянь, которой она накачана, Одри придется составить компанию Кристин. Судя по всему, Саломея конкретно промыла ей мозги.

— Так что же нужно делать?

— Просто возьми ее за руку, закрой глаза и расслабься.

Олив опустилась к ногам Арна и, оперевшись о диван спиной, взяла в свои ладони другую руку Северянина. Подбадривая ее, викинг погладил большим пальцем шелковую кожу с внутренней стороны узкого запястья.

Девушка глубоко вздохнула:

— Полетели…

*

Цинна улыбался, глядя на Рорика у своих ног и слегка щурясь на ярком солнце.

— Создатель? — изумился викинг.

— Да, сын.

— Как это возможно?.. — он не находил слов.

— Все возможно, — улыбнулся Цинна, — не теряй времени.

— Одри одержима, отец. В ней говорит кровь Лилит.

— Но в ней еще моя и твоя кровь! Можно побороться. У тебя же получилось?

— Но я ничего не делал, Цинна!

— Ты изменился, — мягко ответил Создатель. — Видишь — светит солнце, а ты сидишь, как ни в чем не бывало. Разве это не прекрасно?

— Да, Создатель. Но, я не понимаю…

— Просто не разжимай своих ладоней, Арн — держи крепко.

Цинна отошел в сторону, и прямые солнечные лучи упали на лицо викинга.

Арн зажмурился. Не было ни боли, ни жара, только приятное тепло и яркий свет, проникавший под сомкнутые веки. Однако, что-то все же происходило: его ладони горели, словно натертые боевым топором — забытое тревожащее ощущение… Краем сознания он ухватил женский крик — очень далекий, наполненный страданием, но далеко не смертным, к которому он привык за века.

Вспомнив, он вздрогнул и открыл глаза.

Так кричала его мать, рожая его человеческую сестру.

Variant. Глава 10.

Каннибалы предпочитают бесхребетных

Дитя вампира-викинга Рорика Арнбьорна считала себя циничным оптимистом. Однако, выживание для Эмбер было не просто «подтянуть чулки и двигаться по жизни дальше», нет. Справляясь с очередным ударом или потерей, и теряя при этом часть себя, она изо всех сил старалась не умереть вместе с этой частью. Но с каждым ее новым, посмертным десятком лет это становилось делать все труднее. Потому что привыкнуть к потере невозможно. Со временем Эмбер научилась «эффективно минимизировать убытки», но ее основное правило «лучше-не-ввязывайся» срабатывало не всегда.

Сейчас, рассеянно наблюдала в шезлонге за своим темнокожим Дитя, пытавшимся в шутку утопить в бассейне человеческого мужчину, Эмбер напряженно проводила ревизию памяти. Потому что, устроив это «гребаное фейское обещание лояльности», Олив странным образом вернула в реальность вампирши давно забытое человеческое прошлое и, в частности, подробности знакомства с Максом Спенсером. Знакомства произошедшего в ночь ее обращения.

Сан-Франциско, 1905 год

После того, как из Фриско* убралась свирепствовавшая больше пяти лет бубонная чума, хозяйка салона для мужчин Эмбер Хейзел Портман сняла особняк на Телеграф Хилл и перебралась туда со своими девочками. Она не бедствовала — заведение процветало. Все было тихо, пристойно, с изыском и хорошей кухней. Солидный клиент мог здесь получить все, что пожелает, не беспокоясь о репутации. Извращенцы ее салон обходили, а если у клиента случался «перебор», то и девушка, и заведение получали достойные отступные и вопрос закрывался.

Однако, в тот раз все было иначе.

Однажды из своей комнаты не вышла Марта. Поднявшейся к ней Эмбер даже не пришлось зажигать лампу, чтобы догадаться о произошедшем — так остро пахло кровью в темной комнате. Сутки спустя, эти ублюдки осушили француженку…

Эмбер жалела девушек, но смерть сама по себе не волновала ее — слишком много всякого случилось на ее глазах. Поэтому никакого мистического трепета при упоминании о клыкастой нежити она не испытывала — только ненависть и глухое беспокойство. Но с некоторых пор появился один нюанс, не вписывающийся в ее представление об упырях-кровососах.