Шрифт:
— Дня три, — ответила она. — Это весело.
Он так старательно в последнее время избегал Асю, что не заметил того, как она окончательно сбрендила.
— Я — холеный помидор с кожею атласной, и вступать со мною в спор овощам опасно! — вырвалось у Аси. — Простите, это как икота. Просто идите, куда шли. Ай да умница козел, он и по воду пошел.
— Так осел или козел? — спросил Адам, едва сдерживая смех. — Вы уж определитесь.
— Шалтай-Болтай сидел на стене. Шалтай-Болтай свалился во сне. Вся королевская конница, вся королевская рать не может Шалтая, не может Болтая, Шалтая-Болтая, Болтая-Шалтая, Шалтая-Болтая собрать!
— Господи, — Адам поднялся и потянул Асю за руку. — Идите сюда и расскажите, что с вами приключилось.
— Вам же было пора!
— Я собирался на дачу к друзьям, но теперь мне даже страшно уезжать.
— Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу. Будь попрочнее старый таз, длиннее был бы мой рассказ.
Ева засмеялась так громко и заливисто, что даже свалилась на спину, как черепаха.
Адам и Ася смотрела на нее во все глаза.
Их тихая, сдержанная, молчаливая Ева никогда так не хохотала.
— Да езжайте уже на свою дачу, — отмерла наконец Ася. — Видите, у нас все в порядке.
— Больше не хочу, — Адам направился в детскую спальню. — Мне и дома хорошо. И вообще, я спать хочу!
— Ваше койко-место в другой стороне! — Ася шла за ним по пятам. — Мы договорились о раздельном проживании.
— Я передумал.
— Вы не можете передумать!
— Отлично могу, — Адам рухнул на кровать и закинул руки за голову. — Овощи только так и поступают, госпожа холеный помидор.
Ева вбежала в комнату и с разбега плюхнулась на свою кроватку, стоявшую рядом.
— Сегодня книжку мне читает папа, — заявила она требовательно.
— Не слышу, — проговорила его няня. — Ты сказала — Ася?
— Я сказала — папа!
— Что говорит эта девочка?
— Папа! Папа! Папа!
Адам смеялся.
Ася подошла к полке и уверенно достала оттуда книжку.
— Ну что же, папа, кажется, вам давно пора кое-что сказать своей дочери.
Ева улеглась поудобнее и уставилась на него своими огромными черными глазищами. Ася укрыла ее одеялом и приглушила свет.
Адам прокашлялся.
— Деби Глиори «Что бы ни случилось», — с выражением начал он и прочитал вот что:
В этот вечер Малыш ужасно расстроился. Он рвал и метал, никак не мог успокоиться.
Он топал ногами, кидал игрушки на пол, громко кричал и даже немножко заплакал.
— Ай-яй-яй, — Большой удивился. — Почему ты вдруг так рассердился?
Малыш вздохнул и грустно ответил:
— Потому что таких злых Малышей не любит никто на свете.
— Ну, — сказал Большой, — это просто смешно. Злой ты или нет, я люблю тебя все равно.
— А если бы я стал медведем и жил в пещере, ты бы тоже любил меня, ты уверен?
— Конечно, — ответил Большой, — так уж суждено. Медведь или нет, я люблю тебя все равно.
— А если бы я был противной зеленой букашкой, ты любил бы меня, тебе бы не стало страшно?
— Что тут скажешь? Только одно. Я люблю тебя все равно.
— Если тебе и букашка кажется милой, что, если бы я зубастым стал крокодилом?
— Крокодилам на свете живется не сладко, но я бы обнял тебя и уложил в кроватку.
— А если любовь износится и ослабеет? Можно её как-нибудь починить или склеить?
— Этот вопрос можно задавать бесконечно. Я знаю только, что буду любить тебя вечно.
Когда Адам закрыл книжку, Ева уже спала, но даже во сне она улыбалась.
*Здесь и далее — стихи Самуила Маршака.
27
— С чего это вы стихами заговорили?
Ася оглянулась на спящую Еву, подвинулась и зашептала Адаму в самое ухо, щекоча его теплым близким дыханием:
— Вы представляете, сколько я букварей перебрала, чтобы не подсунуть ребенку про первое слово, важное важное слово? Вся детская литература построена на образе матери и вокруг него. Да меня в каждом книжном магазине города знают, потому что я сначала читаю книгу от корки до корки, а только потом ее покупаю. И все равно — мы пришли на подготовишку, а там сплошь «мама мыла раму». Фух, везде сплошной стресс, тут не то что стихами заговоришь… Да еще вы какой-то странный в последнее время! Почему вы опять здесь? Раньше вы спали с нами из-за тактильного контакта с Евой, но у теперь у нее своя кроватка.