— Я нашел в бардачке удостоверение "особого департамента" Съем свою гитару без соли, если это полиция! Он — не коп, сердцем чую! Эй, ты чего дерешься? — Чур обиженно покосился на Марфу, которая легонько стукнула его по затылку.

— А ты выражайся по-русски. Какой-такой "коп", что за зверь?

— Да ладно, — отмахнулся Сам. — "Полицейские" — тоже не наше слово, называли бы уж тогда жандармами.

— Еще стрельцов припомни! — фыркнула Ненила. — Главное, он что-то вынюхивает, а бедной хозяйке сейчас и без того тяжело… Ну, чего уставились? — мгновенно приняла она оборонительную позу в ответ на удивленные взгляды. — Это я про старшую хозяйку.

— Натравлю на него кошек, — мрачно ухмыльнулся домовой в бархатном кафтане, до того молчаливо скрывавшийся в тенях. — Ежели незваному гостю кошка в туфли нагадит, тот более в доме не задерживается, проверено. А еще, — злая ухмылка сделалась шире. — Можно тормоза в машине испортить.

— Совсем с глузду двинулся?! — возмутилась Марфа. — Вот из-за подобных выходок нас и считают чертовой родней.

— Даже думать не смей! — отрезал Сам. — Пока просто наблюдаем. Если он — не тот, за кого себя выдает, значит, только и поджидает, когда случится что-нибудь необычное.

В ответ из теней раздалось презрительное "Пфф".

Вскоре следователь попрощался и ушел. Напоследок он внимательно оглядел изнывающую в душных сумерках улочку, и был вынужден признать, что самое подозрительное на ней — искромсанные кусты у заборов. А еще у следователя сложилось прочное мнение, что в поселке живет слишком много кошатников. Всю обратную дорогу он проклинал их самих, и их драных питомцев, по вине которых пришлось заезжать на мойку. Но даже после мойки едкая вонь не исчезла из машины до конца.

Около полуночи дед Василий заглянул на минутку в кухню — выпить воды. Он уже перестал обращать внимание на то, что кошка вообразила себя скаковой лошадью. Не удивлялся, почему, совершенно не задумываясь, ставит под кухонный стол два блюдца с молоком вместо одного. Но тихий смех, донесшийся из темного угла за плитой, был настолько злораден, что мурашки побежали по спине от страха.

— Ты того… не хулигань, ладно? — сказал старик чуть дрогнувшим голосом и ушел, позабыв свою чашку.

Смех оборвался. За плитой презрительно хмыкнули.

— Прежний-то хозяин уже все углы бы хлыстом высек, — прошипел домовой, — Куда катимся…

Кастрюли загремели в шкафу, словно литавры. Тонким противным звоном откликнулись оконные стекла. Любимая чашка деда Василия слетела со стола и непременно разбилась бы, не приземлись она точнехонько на кошку. Отважная спасительница чашек прижала уши и с воплем бросилась прочь, едва не сбив с ног хозяина.

Не обращая внимания на звон и грохот, старик снова вошел в кухню, подобрал чашку и сел за стол.

— Ну-ка, выходи! — строго прикрикнул он.

Рядом с чашкой на стол опустился длинный предмет.

Домовой выглянул из своего угла и недоуменно посмотрел на бамбуковую лыжную палку.

— Хлыстов не держим, — все так же строго сказал дед Василий. — Но если желаешь по-плохому — можем и по-плохому.

Он достал из футляра очки, неспешно протер их, водрузил на нос и оглядел домового с головы до ног. Тот скорчил в ответ злобную рожу.

— Давай-ка, подверни свою какофонию — кругом люди спят! — велел дед Василий. — Ишь, металлист нашелся. Зовут-то тебя как?

— Забыл! — непостижимым образом домовой ухитрился прошипеть слово без единого шипящего звука. Старик только усмехнулся в ответ:

— Это не имя. И даже не прозвище. Ты будешь… пожалуй, Марк. Хотел так внука назвать, но дочка уперлась, — старик вздохнул, тяжело поднялся со стула и недвусмысленно указал на палку. — Заканчивай греметь, понял? Может, ты теперь и молоток, но только не по ночам.

Домовой неохотно кивнул, избегая глядеть человеку в глаза.

— Вот и молодчина, Маркушка. Спокойной ночи. Проголодаешься — еда в холодильнике. И не забывай закрывать дверцу, — старик подмигнул домовому. — Иначе Елена нам обоим такое устроит — мало не покажется.

Посреди притихшей кухни маленькая фигурка продолжала стоять, не двигаясь.

— Марк… Марк-марк-мар-р-рк, — бормотал домовой, перекатывая слово во рту, будто камешек. Его одежда вдруг замерцала, пошла рябью, изменяясь, перетекая в нечто новое. Кошка Джинджер осторожно выглянула из-за двери и вытаращила круглые глаза, наблюдая, как вытертый бархат уступает место черной коже. Наконец превращение завершилось. Брутально звякнули кастрюли на полках. Старинный кафтан сменила куртка-косуха, которую дополнили кожаные штаны и тяжелые ботинки.