Это все ветер, чистота, большие магазины вроде Буон Густо со всякими висячими колбасами и провелонами и выбором вин и ящиками овощей -- и дивные старосветские кондитерские -- затем вид на путаницу деревянных домиков дитёвопящего полуденносонного Телеграфного Холма -

Я рассекаю в своих новых райски мягких синих парусиновых ботинках ("Фу, такие педики носят!" замечает Рафаэль на следующий день) и глядь! по другой стороне улицы спускается бородатый Ирвин Гарден -- Ух ты!
– - Я ору свищу и машу, он меня видит и всплескивает руками округлив глаза и бежит ко мне поперек потока машин своей особенной газоцкой трусцой, шлепая ногами -- но лицо его неимоверно и серьезно в окружении огромной торжественной авраамовой бороды а глаза тверды в своем свечном блеске вечно влюбленных глазниц, а его чувственный пухлый рот виднеется сквозь бороду как надутые губки старых пророков готовых что-то изречь -- Давным-давно я просек его как такого еврейского пророка завывающего у последней стены, теперь это уже стало официальным, в Нью-Йорк Таймс о нем только что поместили большую статью упомянув и об этом -- Автор "Воя", большой дикой написанной свободным стихом поэмы про всех нас начинающейся со строк: -

"Я видел лучшие умы моего поколения уничтоженные безумьем" -- и т.д.

Но я так и не знаю что он имеет в виду под безумным, ну как бы, у него было как-то ночью в гарлемской квартирке в 1948 году видение "гигантской машины опускающейся с небес", большой голубки ковчега из его воображения, и он продолжает повторять "Но ты осознаешь то состояние ума в котором я был -- у тебя когда-нибудь на самом деле было настоящее видение?"

"Конечно, в каком смысла?"

Я никогда не понимаю к чему он клонит и иногда подозреваю что он переродившийся Иисус из Назарета, иногда я свирепею и думаю что он всего лишь бедный бес Достоевского в обносках, что хихикает в комнате -- Ранний идеализированный герой моих дней, который возник на сцене моей жизни в 17 -- Я помню странность твердости тона его голоса еще тогда -- Он говорит низко, отчетливо, возбужденно -- но выглядит слегка затраханным всем этим сан-францисским возбуждением которое если уж на то пошло вымотает меня в 24 часа -- "Угадай кто сейчас в городе?"

"Я знаю, Рафаэль -- Я как раз иду туда чтобы встретиться с ним и с Коди."

"С Коди?
– - где?"

"На хате у Чака Бермана -- там все -- Я опоздал -- пошли скорей."

Мы болтаем о миллионе легко забываемых маленьких штучек пока несемся, чуть ли не бежим по тротуару -- Джек Опустошения лодыжка в лодыжду шагает со своим бородатым соотечественником -- мои розы ждут -- "Мы с Саймоном едем в Европу!" объявляет он. "Чего б тебе с нами не поехать? Мать оставила мне тысячу долларов. Еще тысячу я накопил! Мы все поедем поглядеть Странный Старый Свет!"

"Я не против" -- "У меня тоже есть несколько баксов -- С таким же успехом -- Пора вроде, а старина?"

Ибо Ирвин и я обсуждали и грезили Европой, и разумеется читали все, вплоть до "плача на старых камнях Европы" Достоевского и канав-напитанных-символами ранних возбуждений Рембо когда вместе писали стихи и жрали картофельный суп (1944) в Студгородке Колумбии, вплоть до Жене и героев-апашей -- вплоть до печальных мечтаний самого Ирвина о призрачных визитах в Европу всю промокшую от застарелой мороси и скорби, и стоя на Эйфелевой Башне чувствуя себя глупо и упадочно -- приобняв друг друга за плечи мы спешим на горку прямо к двери Чака Бермана, стучимся и входим -- Там на кушетке Ричард де Чили, как и предсказывалось, оборачивается одарить нас слабой ухмылкой -- Еще пара кошаков с Чаком в кухне, один чокнутый индеец с черными волосами которому нужна мелочь сгонять за пузырем, французский канадец как и я, мы поговорили с ним вчера вечером в Погребке и он крикнул мне "Пока браток!" -- На сей раз это "Доброе утро браток!" и мы все там тусуемся, пока нет никакого Рафаэля, Ирвин предлагает нам спуститься в хеповую кофейню и повстречаться со всеми там -

"Все они всё равно туда придут"

Но там никого нет поэтому мы направляемся в книжную лавку и бац! вверх по Гранту шагает Рафаэль своей размашистой походкой Джона Гарфилда и болтает руками, говорит что-то и вопит подходя к нам, весь разрываясь от стихов, мы все орем одновременно -- Топчемся на месте втыкаясь друг в друга, через дороги, вниз по улицам, ища где бы попить кофе -

Заходим в кофейную точку (на Бродвее) и усаживаемся в кабинку и вот наружу вылезают все стихи и книги и бах! тут подходит рыжая девчонка а у нее за спиной Коди -

"Джексон маальчик мооой" говорит Коди как обычно изображая старых железнодорожных проводников У.К.Филдза -

"Коди! Эгей! Садись! Ух ты! Все происходит!"

Ибо оно подходит, оно всегда подходит великими вибрирующими временами.

79

Но это всего лишь простое утро на свете, и официантка приносит простой кофе, и все наши возбуждения просты и закончатся.

"Кто девчонка?"

"Это безумная барышня из Сиэттла которая слышала как мы читали там стихи прошлой зимой и приехала на своем МГ вместе с еще одной девчонкой, хотят оттопыриться," сообщает мне Ирвин. Он знает все.

Та говорит "Откуда этот Дулуоз берет всю свою витальность?"

Витальность, фигальность, к полуночным ревущим пивам я уже буду готов еще на год -

"Я потерял все свои стихи во Флориде!" визжит Рафаэль. "На автобусной станции Грейхаунда в Майами Флорида! Эти новые стихи единственное что у меня есть! А другие свои стихи я потерял в Нью-Норке! Ты там был Джек! Что этот редактор натворил с моими стихами? А все свои ранние стихи я потерял во Флориде! Представьте только! На хер всё!" Так он разговаривает. "Много лет после этого я ходил от одной конторы Грейхаунда к другой беседуя со всевозможными президентами умоляя их найти мои стихи! Я даже плакал! Ты слышишь Коди? Я плакал! Но их это не тронуло! На самом деле они стали говорить что я их достал а все потому что я бывало приходил в эту контору на 50-й Улице чуть ли не каждый день и просил о своих стихах! Это правда!" -- и пока кто-то другой что-то говорит он это тоже слышит и встревает: "Я б никогда не вызвал полицию если б лошадь не упала и не покалечилась или что-нибудь вроде! На хер всё!" Он грохает по столу -

У него сумасшедшее личико какого-то эльфа которое на самом деле оборачивается великим сумрачным темным лицом когда он вдруг становится печален и впадает в молчание, то как он неподвижно смотрит прочь -- надувшись -Немного похоже на надутые губы Бетховена -- Слегка вздернутый, или выбитый, грубый итальянский нос, грубые черты лица, с мягкими скулами и мягкими глазами и эльфовскими волосами, черными, он никогда не причесывается, спускаются с затылка его квадратной головы плоско ложатся на лоб, как у мальчишки -- Ему лишь 24 -- Он на самом деле и есть мальчишка, девчонки все сходят по нему с ума -