Бедняга Ирвин -- Я смотрю на него -- Мы знаем друг друга пятнадцать лет и не отрывали друг от друга тревожных взглядов в пустоте, теперь это подходит к концу -- будет темно -- мы должны быть мужественными -- не мытьем так катаньем мы выберемся на счастливое солнышко своих мыслей. Через неделю все это будет забыто. К чему умирать?

Мы грустно заходим в дом с билетом в оперу, данным нам Эрманом который не сможет пойти, велим Лазарю принарядиться к своему первому в жизни вечеру в опере -- Мы завязываем ему галстук, выбираем ему рубашку -- Мы причесываем его -- "Чё я там буду делать?" спрашивает он -

"Просто врубайся в людей и в музыку -- будет Верди, давай я тебе всё расскажу про Верди?" вопит Рафаэль, и объясняет, заканчивая объяснение длинным пассажем про Римскую Империю -- "Ты должен знать историю! Ты должен читать книжки! Я скажу тебе какие книжки читать!"

Саймон тоже там, нормалёк, мы все берем такси до оперы и высаживаем там Лазаря и едем дальше увидеться в баре с МакЛиром -- Патрик МакЛир поэт, наш "недруг", согласился встретиться с нами в баре -- Мы высаживаем Лазаря среди голубей и людей, внутри огни, оперный клуб, отдельный шкафчик в гардеробе, ложи, драпировки, маски, будут давать оперу Верди -- Лазарь увидит все это погруженным в гром -- Бедный пацан, он боится входить туда один -- Он волнуется что скажут о нем люди -- "Может с девчонками познакомишься!" подталкивает Саймон и действительно толкает его. "Иди, развлекайся, ну же. Целуй их и щипай их и мечтай об их любви."

"Ладно," соглашается Лазарь и мы видим как он скачет в оперу в своем сборном костюме, галстук развевается -- целая жизнь для "Симпатяги" (как звала его учительница в школе) жизнь скачек в оперы смерти -- оперы надежды -- чтобы ждать -- наблюдать -- Целая жизнь снов о потерянной луне.

Мы едем дальше -- таксист вежливый негр который с искренним интересом слушает что Рафаэль вещает ему о поэзии -- "Ты должен почитать поэзию! Ты должен врубиться в красоту и истину! Неужели ты не знаешь о красоте и истине? Это Китс сказал, красота это истина а истина это красота а ты прекрасный человек, ты должен знать такие вещи."

"Где же мне взять таких книжек -- и библиотеке наверно..."

"Конечно! Или походи по книжным на Норт-Биче, купи брошюрок со стихами, почитай что говорят мучимые и голодные о мучимых и голодных."

"Это мучимый и голодный мир," признает он с разумением. Я в темных очках, рюкзак у меня уже весь упакован и я готов прыгнуть на этот товарняк в понедельник, я слушаю внимательно. Хорошо. Мы пролетаем синими улицами разговаривая искренне, как граждане Афин, Рафаэль это Сократ, он покажет, таксист Алкивиад, он купит, Ирвин Зевс наблюдающий. Саймон Ахилл понежневший повсюду. Я Приам, сокрушающийся по своему сожженному городу и убитому сыну, и по пустой растрате истории. Я не Тимон Афинский, я Крез кричащий правду на горящих похоронных дрогах.

"Ладно," соглашается таксист, "Буду читать поэзию," и приятно желает нам спокойной ночи и отсчитывает сдачу и мы бежим в бар, к темным столикам в глубине, как в задних комнатах Дублина, и тут Рафаэль ошарашивает меня обрушившись на МакЛира:

"МакЛир! ты не знаешь об истине и красоте! Ты пишешь стихи а ведь ты шарлатан! Ты живешь жестокой бессердечной жизнью буржуазного предпринимателя!"

"Что?"

"Это так же плохо как убивать Октавиана сломанной скамейкой! Ты гадкий сенатор!"

"К чему ты все это говоришь -- "

"Потому что ты меня ненавидишь и думаешь что я говно!"

"Ты никудышний макаронник из Нью-Йорка, Рафаэль," ору я и улыбаюсь, чтобы показать "Ну теперь-то мы знаем единственное больное место Рафаэля, хватит спорить."

Но стриженный под машинку МакЛир все равно не желает мириться с оскорблением, или с тем что его обставили в беседе и наносит ответный удар, и говорит: "А кроме этого никто из вас ничего в языке не смыслит -- кроме Джека."

Ну ладно тогда раз уж я смыслю в языке давайте не будем им пользоваться для ссор.

Рафаэль произносит свою обличительную демосфеновскую речь слегка прищелкивая кончиками пальцев в воздухе, но он то и дело вынужден улыбаться чтобы осознать -- и МакЛир улыбается -- что все это недоразумение основанное на тайных напрягах поэтов в штанах, в отличие от поэтов в тогах, вроде Гомера который слепо пел себе и его не перебивали и не редактировали и не отвергали слушатели раз и навсегда -- Хулиганье в передней части бара привлекают вопли и качество разговора, "Паэзья" и мы чуть было не ввязываемся в драку когда уходим но я клянусь самому себе "Если придется драться с крестом чтобы защитить его то я буду драться но О лучше я уйду и пусть это все сдует," что и происходит, слава Богу мы выбираемся на улицу свободно -

Но тут Саймон разочаровывает меня тем что мочится прямо посреди улицы на виду у целых кварталов народу, до такой степени что один человек подходит и спрашивает "Зачем ты это делаешь?"

"Затем что мне надо было пописять," отвечает Саймон -- Я спешу дальше со своим мешком, они хохоча идут следом -- в кафетерии куда мы заходим выпить кофе Рафаэль вместо этого разражается большой громкой речью обращаясь ко всей аудитории и естественно обслуживать нас не хотят -- Это всё опять про поэзию и правду но они считают же что это безумная анархия (и если судить по нашему виду) -- Я со своим крестом, с рюкзаком -- Ирвин с его бородой -- Саймон с его сумасшедшим взглядом -- Что бы Рафаэль ни сделал, Саймон будет лыбиться в экстазе -- Он ничего больше не замечает, люди в ужасе, "Они должны узнать о красоте," решительно говорит Саймон самому себе.