Время летит а мы торчим как вдруг заходит Ирвин, везде он появляется с этими своими большими глядящими глазами, как призрак, почему-то мы знали что он сюда придет (всего в паре кварталов), его не избежать, "Вот вы где, чтение кончилось, мы все едем на большую вечеринку, а вы чем занимались?" а за спиною у него на самом деле Лазарь -

Лазарь просто поражает меня на вечеринке -- Это настоящий особняк черт-те где, с библиотекой обшитой панелями содержащей в себе рояль и кожаные мягкие кресла, и большая комната с канделябрами и старыми полотнами, камин со сливочным мрамором, и с подставками для дров из чистой латуни, а на столе громадная чаша пунша и картонные стаканчики -- И во всей этой болтовне и оре типичного позднего коктейля стоит Лазарь весь сам по себе, в библиотеке таращась на портрет маслом девочки лет 14, спрашивая элегантных педиков что стоят рядом, "Кто она, где она? Можно мне с нею познакомиться?"

Тем временем Рафаэль опускается на кушетку и выкрикивает читая собственные стихи "Рыба-Будда" и т.п. что у него в кармане пальто -- Я прыгаю от Иветты к Дэйвиду к еще одной девчонке обратно к Иветте, фактически в конце концов снова показывается Пенни, сопровождаемая художником Левеском, и попойка становится шумнее -- Я даже болтаю немного с поэтом Рэндаллом, обмениваясь взглядами на Нью-Йорк -- Заканчиваю опрокинув чашу с пуншем себе в стаканчик, неимоверная задача -- Лазарь изумляет меня еще и тем как незаинтересованно он прошел проездом через всю ночь, ты такой разворачиваешься а у него напиток в руке, и улыбается, но не пьян и ни слова не говорит -

Диалог на таких вечеринках всегда один большой гвалт который подымается к потолку и кажется сталкивается и громыхает там, когда закрываешь глаза и прислушиваешься получается "Бваш бваш трах" поскольку каждый старается подчеркнуть свой разговор рискуя быть прерванным и заглушенным, в конце концов становится еще громче, напитки продолжают поступать, закуски уничтожаются а пунш вылакан жадно болтающими языками, наконец она вырождается в состязание по крику и как всегда хозяин начинает беспокоиться по поводу соседей и его последний час тратится на то чтобы вежливо прикрыть гулянку -- Всегда находятся запоздалые отставшие крикуны, т.е., мы -- последних гуляк всегда нежненько выпроваживают -- как в моем случае, я иду к чаше с пуншем чтоб вывалить ее себе в стаканчик но лучший друг хозяина деликатно извлекает чашу у меня из рук, со словами "Она пустая -- а кроме этого гулянка окончена" -последняя кошмарная сцена показывает тусовщика набивающего карманы дармовыми сигаретами щедро оставленными в открытых ящичках тикового дерева -- Этим занимается Левеск-художник, злобно оскалившись, художник без гроша, сумасшедший, все волосы у него сбриты до кобылячьей минимальной щетины и весь покрыт коростой и синяками оттого что напился и упал вчера ночью -- Однако в Сан-Франциско самый лучший художник -

Хозяева кивают и подстраховывают нас до самой садовой дорожки и мы все с криками идем прочь пьяной поющей шарагой состоящей из: Рафаэля, меня, Ирвина, Саймона, Лазаря, Дэйвида Д'Анджели и Левеска-художника. Ночь только началась.

93

Мы все садимся на край тротуара а Рафаэль заваливается садясь по-турецки прямо на дорогу лицом к нам и начинает говорить и жестикулировать в воздухе теми руками -- Некоторые из нас сидят скрестив ноги -- Долгую речь произносит он в которой слышится пьяное трожество, мы все пьяны, но в ней еще все равно есть это птичье-чистое рафаэлево торжество но вот подходят легавые, и подтягивается патрульный крейсер. Я поднимаюсь и говорю "Пошли, мы слишком шумим" и все идут за мной следом но фараоны наезжают и хотят узнать кто мы такие.

"Мы только что вышли вон с той большой вечеринки вон там."

"Так вы слишком сильно шумели -- Нам три звонка от соседей поступило."

"Мы уходим," говорю я, и поворачиваюсь чтоб идти, а кроме этого полицейские теперь начинают врубаться в большого бородатого Ирвина Авраама и в спасенного благородного на вид Дэйвида и в сумасшедшего горделивого художника а затем они видят Лазаря с Саймоном и приходят к выводу что это будет чересчур для их участка, а так конечно и оказалось бы -- Я хочу научить своих бхикку избегать властей, как написано в Дао, это единственный путь -- Это единственная прямая линия, насквозь -

Теперь мы владеем миром, мы покупаем вина на Маркет-Стрит и все ввосьмером запрыгиваем в автобусы и пьем там сзади и слезаем и идем крича вниз по большим длинным разговорам самых середин улиц -- Забираемся на холм и длинной тропой и вверх до травяного тротуара на вершине с которой открывается панорама огней Фриско -- Сидим в траве и пьем вино -- Все болтаем -- Затем до хаты этого мужика, в дом со двором, большой хай-фай электромагнитный пу-бах здоровенный фонограф и они с гулом запускают здоровенные номера, органные мессы -Левеск-художник падает а думает что его ударил Саймон, и плача приходит пожаловаться нам -- Я начинаю плакать из-за того что Саймон кого-то ударил, все это пьяно и сентиментально, Дэйвид в конце концов уходит -- Но Лазарь "это видел", видал как Левеск упал и ударился, и на следующее утро оказывается что никто никого не бил -- Вечерок отчасти глуповатый но полный торжества которое наверняка было пьяным торжеством.

Утром Левеск приходит с тетрадкой и я говорю ему "Никто тебя не бил!"

"Ну я рад слышать это!" ревет он -- Я как-то раз сказал "Ты должно быть мой брат который умер в 1926 году и был великим художником и рисовальщиком в девять лет, ты когда родился?" но теперь я понимаю что они вовсе не одно и то же лицо -- если так, то Карма свернула. Левеск искренен с большими голубыми глазами и очень хочет помочь и очень смиренный но и он тоже вдруг может обезуметь прямо у тебя на глазах и бешено заплясать по улице что пугает меня. К тому же он смеется "Муии хи хи ха ха" и нависает у тебя за спиной...

Я изучаю его тетрадку, сижу на веранде разглядывая город, провожу спокойный день, набрасываю вместе с ним картинки (один набросок который я делаю это спящий Рафаэль, Левеск говорит "О это Рафаэль-от-пояса в самый раз") -- Потом мы с Лазарем моросим призраками ему в тетрадку нашими суматошными мультяшными карандашами. Я бы хотел увидеть их снова, особенно странные бродящие призрачные линии Лазаря, которые тот рисует с ослепительно озадаченной улыбкой... Затем ей-Богу мы покупаем свиные отбивные, весь магазинный запас, мы с Рафаэлем обсуждаем Джеймса Дина перед стендом кинотеатра, "Что за некрофилия!" вопит он, имея в виду что девчонки обожают покойного актера но то чем актер не является, то что актер есть -- Готовим на кухне свиные отбивные и уже стемнело. Предпринимаем короткую прогулку вверх по той же самой странной тропе через пустырь со скальной травой, пока мы спускаемся снова Рафаэль шагает сквозь лунную ночь в точности как опиумотрубочный китаец, руки у него глубоко в рукавах а голова склонена и он идет дальше и дальше, по-настоящему темный и странный и согбенный под горестными соображениями, глаза его поднимаются и прочесывают окрестность, он выглядит потерянным как маленький Ричард Бартельмесс (17) в старой картине о лондонских опиекурильщиках под фонарями, фактически Рафаэль заходит как раз под фонарь и переходит к другой темноте -- руки в рукавах он выглядит угрюмо и сицилийски, Левеск говорит мне "О как бы я хотел написать его когда он идет вот так."