— У Мальчишника новый альбом вышел, слышала? — Ковалёв нагнулся к бардачку, переворачивая там лежащие вещи.

— Зачем тебе пистолет?

Парень продолжал рыться, пока не нашел кассету. Вставил ее в магнитолу, пощелкал кнопкой и откинулся на сидении.

— «Стриптиз» вообще убойная. Прям вкатило.

Вера, сверля парня взглядом, через раз вслушивалась в песню, удивляясь, как можно выпускать нечто подобное в свет, называя это творчеством, в то время как Ковалёв качал головой, одними губами подпевая припев.

— Это полный отврат.

— Да, как и все то, что сейчас происходит, — Ковалёв дернул щекой, доставая из кармана штанов пачку сигарет, тут же прикуривая одну, — На работе мне его выдали.

— И что же это за работа такая, где пистолеты, как пирожки на обед выдают? — Вера чувствовала, как ее медленно обуревает злость, — Че молчишь, Ковалёв? Язык проглотил? Ты вляпался во что-то?

— Успокойся, — выпустил дым в окно, — Ничего такого я не делаю, за что стоило бы опасаться…

— Не ври, я столько лет тебя знаю, — Вера закричала, дернувшись от громкости собственного голоса, — Ты теперь из этих? К ореховским пошел или к солнцевским?

— Хозяин нормальный мужик…

— Хозяин? Вить, очнись, — Вера помахала перед его лицом ладонью, — Знаю я одного такого, которому море по колено, а пуля-дура всегда свою цель найдет.

— Ты знаешь, Вер, мне конечно приятно, что ты так обо мне печешься, но это не твое дело. Помнишь, Марья Кирилловна на классном часу всегда говорила, что такие как я не способны ни на что, кроме тупых разборок, помахать кулаками, пошмалять из обреза и прочего говна? Я поначалу пытался с ней спорить, даже как-то обиделся на нее, а сейчас понимаю, что она была права. Я же ничего не умею, кроме этого. И знаешь, мне это нравится. Пусть я проживу короткую жизнь, но ту, в которой я буду гореть. Воспользуюсь шансом, который мне дали. Чем проживу длинную, но буду ходить на работу, которую ненавижу, возвращаться домой к жене, которую в один день перестану любить, жрать ее недельный борщ, а по воскресеньям мы будем ходить к родителям на семейный обед.

В груди разлилось неприятное чувство, скребущее, стягивающее нутро. То же самое она чувствовала, когда была с Артемом. Каждый день боялась, вернется он домой или нет. А теперь Витька. Делал то же самое с ней, заставляя переживать и думать «а что?», «а если?».

И это было так необъяснимо обидно.

Вера рассерженно затянула на шее шарф, схватила свой пакет и вышла из машины, громко хлопая дверью. На зло. Они же так не любят, когда это делают.

— Какая-то ты истеричка стала, Клинкова, — Ковалёв снова натянул привычную, немного с ленцой, улыбку, наблюдая, как Вера как по плацу, направляется прочь от машины.

— Пошел ты, придурок.

— Завтра приходи, я придумал переход после первого куплета.

Вера не обернулась, продолжая идти широкими шагами мерить улицу.

«… - Что отличает деловую женщину от… Женщины?

— Что?

— Походка! Ведь вот… как вы ходите!

— Как?!

— Ведь это уму непостижимо! Вся отклячится, в узел вот здесь вот завяжется, вся скукожится, как старый рваный башмак, и вот — чешет на работу, как будто сваи вколачивает!».

Вот так, Вера Николаевна, скоро бы будете не рыжая, а седая, потому что беспокоитесь за всяких мудаков, которые сами за себя не беспокоятся.

«Сердобольная».

Вера без всякого промедления и сожаления, швырнула мешок в мусорный бак и тяжело вздохнула.

«Там тебе и место, Фролов. Можешь и остальных с собой забрать».

Дни тянулись непривычно медленно, и Вере было интересно, только у нее так или у других тоже? Взгляд сам собой упал на календарь — 26 января. Девушка сорвала листок, комкая и выбрасывая его в ведро. Примостилась на табуретку возле окна, краем уха улавливая, как дядя Гриша о чем-то спорит с Людой.

Подперев щеку кулаком, уставилась в окно. Во дворе, напротив соседнего подъезда, как обычно возился Витька со своей машиной. Надо отдать должное, в салоне всегда было чисто, хоть и накурено, но и этот запах перебивался цитрусом, из баночки, которая болталась под зеркалом заднего вида. Неужели он каждый день как Золушка наводил порядок?

Вера усмехнулась своим мыслям, продолжая наблюдать за парнем. Последнее время они довольно много времени проводили вместе. Почти каждый день, вечером после работы, Клинкова бегала к нему домой, практиковалась в новом увлечении и ловила себя на мысли, что у нее действительно получалось. Гитара больше не тряслась в руках, пальцы не были деревянными, как поначалу говорил Ковалёв. Вера стала чувствовать инструмент, даже иногда разговаривала с ней, ласково называя ее подружкой. И ловила от этого непередаваемый кайф, чувствуя себя в такие моменты, как не странно, вполне удовлетворенной.

Ковалёв все это время вел себя довольно благоразумно, открыто не приставал, но, не изменяя себе, не мог видимо удержаться, от ненавязчивых касаний ладонью по плечу или по спине. Все также проскальзывали сальные шуточки, но Вера воспринимала ситуацию так, как она была на самом деле. Отрицать тот факт, что она нравилась Ковалёву, было глупо, и Вера старалась не давать лишний раз повод, увидеть ему её ответную реакцию. А может, старалась не давать повод так быстро… Черт его знает. Легкомысленной дурочкой она уже была, теперь пришло время думать головой. Во всяком случае, Вере так хотелось. Несмотря на какую-то зимнюю апатию и круговорот обыденности в каждом дне, Клинкова без промедления соглашалась на каждое Витькино предложение встретиться. Они бесцельно катались по ночной Москве, слушали музыку в теплом салоне, курили, разговаривали о всякой ерунде. А один раз он даже повелся на ее уговоры научить ее стрелять.