Штелле развязал тесёмочку, документы на немецком, фотографии. Нет, тут нужен словарь, а лучше – переводчик. Потом. Будет время. Снова лёг и опять пошарил теперь уже щипцами. В углу они за что-то зацепились. Попробовал вытащить, но нет, срываются. Вот ведь незадача. Снова прогулялся в ванную. Ничего подходящего. Пришлось, превозмогая приступы тошноты, осмотреть кухню. Покойный пузыри пускать перестал, но запах свежей крови и блювотины, своей же. Ужас. И ничего, чем бы можно подцепить находку. Поискал в прихожей. Нашёл лыжную палку. Одну. Снова к отверстию в полу, палка в щель не лезла длинная. Пришлось загнуть её во что-то напоминающее кочергу. Попытка удалась. Зацепилась за какая-то тяжесть. Еле доволок. Оказалось, что это мешок. На четверть чем-то набитый. На помощь опять пришлось звать Макаревича. Достали, развязали.

Точно не зря мучился. Мешок был набит монетами. Золото, серебро, попадалась и медь, но мало. Австро-Венгрия, Пруссия, Бавария, Франция. Монеты старинные, века 17 – 18. Килограмм шестьдесят. Сколько же это стоит? Там одного золота больше пятнадцати килограмм. Пётр зачерпнул горсть, любовался тусклым свечением, когда его тронул за плечо Макаревич.

– Пётр Миронович, это…. Это…, – и воздух ртом хватает, как рыба вытащенная из воды.

Штелле посмотрел, небольшое витое колечко, невзрачный камень и на нём накарябыно что-то по-еврейски.

– Ваша национальная реликвия? – вернул кольцо Марку Яновичу.

– Реликвия! – чуть не вопит, – Национальная! Ну, да национальная, – потом сел на диван и засмеялся, каким-то булькающим смехом, – Национальная.

– Да, говорите уж, что такое, – заинтересовался Пётр, даже от монет оторвался.

– Это перстень княгини Елизаветы Воронцовой, который она подарила в Одессе Пушкину. Потом перстень-талисман Пушкина, которое поэт воспел в нескольких своих стихотворениях. Позже принадлежало Жуковскому, Тургеневу и Полине Виардо. Украдено в 1917 году, сохранились только отпечатки камня на воске и сургуче, – и взгляд горит и усталости и побитости, как не бывало.

Вообще, досталось директору колхоза. Под правым глазом фингал, ещё один на правой же скуле. Левша что ли бил? Ухо, на этот раз левое распухло. И нижняя губа порвана, со следами запёкшейся крови.

– Может, подделка? Уж больно невероятно.

– Конечно, нужно проверить. Кража произошла из кабинета директора Пушкинского музея, помещавшегося в здании Александровского лицея. Укравший перстень "лицейский дядька" сбыл его какому-то старьёвщику. Пётр Миронович, если оно подлинное, нужно вернуть его Пушкинскому музею.

– Хм-м, наверное, нужно. Только вот светиться не стоит. И так мы к себе лишку внимания привлекаем. Как-нибудь инкогнито надо. Стоп. Даже знаю как. Нужно поменять у вашего визави – коллекционера Белякова на картину и оговорить, что он сдаст реликвию государству. Ему известность, почёт, и чем чёрт не шутит, орден, а нам ещё один Поленов или Айвазовский. Как думаете, Марк Янович.

– Думаю, что вы самый еврейский еврей. А план сработает, насколько я понял характер Белякова.

– Вот и замечательно. Есть у него ещё один Поленов?

– Не специалист, но уверен на двести процентов, что даже если и нет, то найдёт, – усмехнулся Макаревич, бережно поглаживая кольцо. Прямо – "Моя прелесть".

Кухню Пётр оставил на потом. Вышел в прихожую, открыл дверцы антресолей. Обычный хлам, газеты старые, валенки. Молоток чуть на голову не свалился. Вот чемодан. Замки заперты. Нужно открыть? Или ладно, один леший, не специалист по предметам культа. Пусть и остаётся запертым. Не раскроется в неподходящий момент.

Осталась папка с облигациями. Пётр церемониться не стал, взял и вывалил всё с полок в шкафу на пол. Папка была на второй снизу полке. Толстенькая. Развязал тесёмочки. Внутри ещё одна папка. Прямо как в сказке о Кощее-бессмертном. Вынул тонкую папку, под ней оказались Хрущёвские цветные "бумажки". Много и разных годов. Мусор? Хотел ведь поспрашивать осторожно о возможности превращения их в дензнаки. Всё руки не доходят.

А вот в тонкой папке были облигации 1966 года. Пачками, связанные тесёмочкой. И тоже не мало. Если в пачке по сто штук, то пятьсот двадцатирублёвых облигаций и сто десятирублёвых. Плюсом будет к их тысячам. Под папкой с "бумажками" обнаружился пакет полиэтиленовый. Штелле заглянул. Документы, паспорт, свидетельство об окончании школы восьмилетки. Ещё какие-то. Потом разберёмся. В отделении для пальто внизу стояла обувная коробка. Пётр открыл. Туфли. Что-то не так. Тяжёлая коробка. Вот и двойное дно. Разорвал, картон, чтобы не терять время. На палас посыпались немецкие кресты. Ордена? Как там они назывались? Рыцарский крест? Отложим, тоже могут быть не дешёвыми, если это не массовый Железный крест. Нужен специалист. Ну, теперь всё же придётся топать на кухню.

Труп лежал прямо на том месте, куда надо будет двигать плиту. Двигать? Привыкнув к баллонному газу, Пётр и не обратил сразу внимание, что отодвинуть не получится. Газ приходил по железной трубе, и она жёстко скреплялась с плитой. Однако. Чем масквичи лучше краснотурьинцев, что им газ уже провели? Поближе к власти?

Что ж, трудности нас закаляют. Сначала Штелле перекрыл вентиль на трубе. А то и на воздух взлететь можно. Кстати, странное выражение "взлететь на воздух". А куда ещё можно взлететь? На воду? А вот дальше нужен газовый ключ. Рядом с плитой не лежал. Там лежал мужичок больше не пускавший пузыри. Плохо. Пётр пошатал плиту. Степень свободы есть. Может её и не надо отвинчивать. Провернуть прямо всю по резьбе и положить на табуретку. Попробовал. Хрен там. Пришлось идти за помощью.