Шрифт:
– Нечаев?
– Ах, вы уже знаете...
И злой бухгалтер злобно покосился на комсорга с подмоченной совестью.
– Пожалуйте в управление, товарищ администратор. Вам необходимо определить ставку.
"Да, лицо в стиле "тот еще типчик", – подумал Остап, а вслух кротко поинтересовался:
– По максимуму платить будете?
– Как полагается! – суконным языком ответил Нечаев. – Что я вам говорил, – шепнул на ухо администратору Ким. – Не зря его у нас прозвали злым. Отставной козы барабанщик хренов. – Что вы там, товарищ Родионов, шепчете? – Олег Вячеславович от злости закрутил пуговицу на пиджаке.
– А что я шепчу?
– Гадости, наверно, опять про меня кукарекаешь?!
– Чувствовалось, что у Олега Вячеславовича сосало под ложечкой. – Опять звонишь, что у меня на языке мед, а на сердце – кусок льда? Ну, Ким, держись!
– А что? А я ничего...
– Пожалуйте в правление. А вы, товарищ Родионов, за лошадьми бы лучше присматривали.
– Я? На это Петрович и Савелич есть. Вы бы лучше сказали, когда, наконец, бухгалтерия объявит выплату гонорара.
– Все Андрей Тихоновичу скажу! Вы – дезертир трудового фронта!
– Дезертир трудового фронта, дезертир трудового фронта... – передразнил Родионов. – Ну и говорите! Мне с вашим Андрей Тихоновичем лясы точить нет никакого смысла! Я человек слишком известный для этого.
– Ну ты дождешься!
"По-моему, я попал в детский сад", – подумал великий комбинатор.
На светлом июньском небе дотошно висело яркое солнце. Где-то чирикали надоедливые воробьи. Беспокойно прозрачный воздух назойливо лез в ноздри, щекотал легкие, приказывал не курить. Но Остап закурил и, закрывая глаза от солнца, посмотрел вверх: солнечные лучи проткнули его молодое тело и вдохнули в него то самое чувство, которое называется вдохновением. Великий комбинатор эффектно выплюнул недокуренную папиросу, с щемящей нежностью взглянул на злого бухгалтера и двинулся через конный двор в сторону правления. Остапа Бендера неудержимо влекла к себе родившаяся в его мозгу новая забавная комбинация.
Глава 31
"ТРУДАРМЕЙСКИЙ" ФАНТОМ
В тот день, когда Остап прощался с капитаном Ишаченко в Москве, в Ростове-на-Дону в редакцию газеты "Донской трудармеец" назначили нового главного редактора. Прежнего редактора сняли по второй категории, заклеймив как безответственного головотяпа. Новый глава "Трудармейца" Аггей Трифонович Длинноногов битых четыре часа ходил из комнаты в комнату и знакомился с каждым сотрудником.
– Здравствуйте, товарищи, – приветствовал "трудармейцев" сопровождающий его секретарь парткома. – Это ваш новый главный редактор, товарищ Длинноногов. – Ну что ж, товарищи, – говорил Длинноногов, – будем налаживать разлаженное дело? Конечно, будем! Хватит, товарищи, лямку тянуть. Будем поднимать газету!
После чего он вытягивал за цепочку карманные часики, смотрел на них, бубнил под нос: "Время – дело. Пора бы уже размахиваться, товарищи!" – тонким негнущимся пальцем захлопывал крышку часов, шел дальше.
И так в каждой комнате.
Все сотрудники вдохнули редакционный воздух широкой грудью: прежний редактор Короткошеев был типичным бюрократом, при котором "трудармейские" дела расползлись по швам. Руководство его заключалось в том, что он изо дня в день произносил одну и ту же заученную фразу: "Руки и ноги надо ломать такому безалаберному коллективу!" Аггей Трифонович всем понравился. И в самом деле, как может не понравиться руководитель высокого роста в весьма элегантном костюме и с легкими интеллигентскими морщинками на лице!
Но на другой день случилось невероятное: этот самый интеллигентный руководитель заперся в своем кабинете, окна которого были занавешены коричневыми ситцевыми занавесками с выцветшими разводами, никого не принимал, никаких указаний не давал, на телефонные звонки не отвечал.
В последующие дни повторилось то же самое.
Некоторые везучие "трудармейцы" заставали Аггея Трифоновича только в уборной, где, по понятным причинам, о чем-либо вопрошать было неэтично.
"Трудармеец" стал трещать по швам пуще прежнего. Приезжали из горкома, грозили – никакого эффекта. Трещал "Трудармеец". Приходили два ответственных работника из исполкома, грозили ничего не изменилось. Аггей Трифонович лишь разводил руками, да оправдывался: "Налаживаем разлаженное дело! Трудно? Конечно, трудно! Сами видите, все запущено!" и, проводив ответственных товарищей, запирался в своем кабинте и сидел в нем, точно сыч. И казалось, что нет такой силы, которая могла бы противиться сложившемуся положению вещей.
Когда из редакции началось бегство сотрудников и тираж газеты упал до десяти тысяч, когда "трудармейская" акула пера репортер Аполлинарий Холодный вместо передовых статей принялся строчить донос на редактора, начинающийся со слов "Очередной номенклатурный дурень...", в кабинете с выцветшими занавесками появился призрак первого в истории человечества вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина.
Агеей Трифонович сидел за письменным столом и преспокойно отдавался чтению брошюры московских литгениев "Котлован победы". Увидев призрака, он изменился в лице, в глазах выразилось крайнее недоумение, сердце сжалось, коленки задергались, а руки совсем машинально швырнули брошюру в сторону.
– Владимир Ильич? – выжал из себя главред.
Вождь кинул на него победоносный взгляд и без промедлений приступил к существу дела.
– Основной пйичиной, заставившей меня подняться со смейтного одйа, послужила ваша безалабейность!
Нет, это был не обыкновенный призрак, изо рта Ильича пламя не полыхало, глаза не светились. Вид у Ленина был такой же, как на фотографии, висевшей рядом с пальто, простреленным эсеркой Каплан, в музее Ленина в Москве: слегка наклоненная голова, долгий, задумчивый, ушедший в себя взгляд. Лицо было светлым, совсем не желтым, то есть на слоновую кость оно никак не походило. Сам Ильич был, как всегда, в черном костюме, черном галстуке, черном жилетике с черными пуговицами и черном пальто внакидку.