– Это же нереально! – громко воскликнул Аггей Трифонович.

Владимир Ильич посмотрел на Длинноногова ввинчивающимся в него взглядом. Он любил так смотреть. Выдержав долгую паузу, он ехидно улыбнулся и с увлечением втемяшил:

– Йеальность это только то, в чем мы себя убеждаем. Шучу, батенька, шучу. Но я – здесь. Значит, я существую.

– Неужели это вы? – вторично воскикнул Длинноногов. – Вы что ж думаете, что я пойожден вашим йазгойяченным вообйажением?

– Вы – фантом!

– Я вождь! Вождь мийового пйолетайиата! Не ждали, товайищ йедактой, вождя?

– Отдохнули бы, Владимир Ильич, – беспечно заметил Длинноногов, – поехали за город с девочками.

Ленин бросил на редактора недоуменный взгляд и во весь голос возбужденно вскрикнул:

– Вот именно, батенька мой, с де-во-чка-ми! А не с этой политической пйоституткой Тйоцким!

– Троцкого давно сослали.

– Сослали, вы говойите? А почему не йастйеляли? Его надо пйенепйеменно йасстйелять! Пять лет йастйелла – и басточка!

– Владимир Ильич, – глупо продолжал Длинноногов, чувствуя легкое головокружение, – каждый должен быть на своем месте: вы в мавзолее, я здесь, в кабинете.

Ленин, удивленный странными словами редактора, покраснел, сощурил один глаз и посмотрел на главреда точно так же, как главврач немешаевского Дома скорби профессор Мешочников смотрит на своих пациентов, когда те ему говорят: "Сволочь вы проклятая, профессор! Заканали мы от вашей кашки!", но быстро собрался, краска сбежала с его лица.

– Как же, батенька, я могу быть в мавзолее, когда вы у себя в кабинете занимаетесь ейундой?

Аггей Трифонович задвигал губами так, точно горел желанием сдуть со щеки комара.

– Мы работаем, товарищ Ленин! Освещаем... нищь и оголь. – Йаботаете? Вы, товайищ, не йаботаете! Вы, товайищ Длинноногов бездельничаете! Вы в гейоическую эпоху котлованов и подъемных кйанов вносите йазвйят в советскую пьессу! И я вас от души ненавижу.

– Владимир Ильич, извольте отправляться назад, в мавзолей! – настаивал Аггей Трифонович. – Я не могу тут с фантомом поднимать газету!

– Именно поднимать! – ничуть не смутился вождь.
– Непйеменно поднимать! На такую высоту, на котойой еще не стояло человечество! Это вам, батенька, не в аквайиуме ноги мыть!

– Причем тут аквайиум? Я говорю про мавзолей!

– Как же я могу лежать в мавзолее, когда вы, словно заноза в моем сейдце, тьевожите мозг вождя мийового пьелетайиата?

– Ваше место под Красной стеной.

– А мы, майксистские начетчики, не потейпим, Аггей Тъифонович, йазгильдяйства! Вот, напйимей, что вы тут читаете? – Ильич взял книгу и перелистал ее. – А-а! "Котлован победы"! Бйед! Йешительный бйед!

– Бред? – довольно усмехнулся Длинноногов. – Это не бред! Это, товарищ Ленин, гениально!

Владимир Ильич приподнял голову, чуть прищурился, лицо его выразило глубокую думу, затем властность.

– Так. Значит, хотите подискутийовать с вождем! А понимаете ли вы, что дискутийуя с вождем, вы тем самым йазвязываете мелкобуйжуазную стихию? – Владимир Ильич вытащил блокнот и сделал в нем беглые записи. – Так и запишем, сказал он самоуверенным повелительным голосом.
– "А.Т.Длинноногов йазвивает мелкобуржуазную стихию..." Поставим вопйос о вашем поведении на Совнайкоме!

– Простите, Владимир Ильич. Я зарвался.

– Будем вести йазговой начистоту?

– Будем, Владимир Ильич.

– Для чего, батенька мой, я вас учил? – гневно обрушился на него вождь. – Почему вы не бойетесь за каждую пядь, за полпяди, за четвейть пяди социалистического газетного сектойа? Почему отступаете? Почему пйоявляете непоколебимую нейешимость? Почему пйиукйашиваете в своей газетенке суйовую действительность? А не есть ли это, Аггей Тьифонович, йавнение на узкие места?

– Так ведь я...

Здесь, с присущей только Ленину быстротой переходов мысли по путям отдаленных ассоциаций, Владимир Ильич выложил перед редактором знаменитый план электрификации.

– Владимир Ильич, все уже электрифицировано!

– Пйекйатить смеяться над Лениным! – с присущим только вождям мирового пролетариата политическим бесстрашием остервенился Ильич.

– Простите, Владимир Ильич.

Владимир Ильич простил и, слега жестикулируя, толкнул кратенькую речь: