Как игрушка, что заводится поворотом ключа, я завертела головой, отказываясь верить услышанному.

— Это в прошлом, — категоричности в тоне было хоть отбавляй, хотя еще вчера собственные мысли текли в том же русле.

— Лоис, вы полагаете, Бен сделал окончательный выбор?

На долю секунды мне показалось, что в чертах мужчины скользнуло сочувствие, но следующие слова вкупе с кивком на кольцо заставили поежиться:

— Он правда сделал предложение? Признал, что поиски той самой окончены, что он выбрал вас? Или это все та же бутафория, которая имеет смысл лишь в вашем воображении?

С ответом я не нашлась, поэтому просто прикрыла… бутафорию ладонью. Вот бы и меня кто прикрыл. Спрятал от острых льдинок, которые методично и прицельно метает мистер Бенкс.

— Весьма вероятно, вам лишь кажется, что вы влюблены, Лоис. Возможно, Бенджамин так же заигрался, но пройдет время, не будет смысла далее разыгрывать этот спектакль и… — мужчина едва пожал плечами, словно уверяя в искренности своих намерений. — Сердце ваше, дорогая. Вам решать, что с ним делать. У вас с Беном ведь что-то сродни братских отношений, я прав? Так стоит ли игра свеч? Сможете ли вы с той же легкостью взаимодействовать с огнем, если он полоснет по коже, добавив новые раны? Не попытаетесь ли избежать его в попытках залечить ожоги?

Молчание и вздох. Столь натуралистично тягостный, что я даже усомнилась в том, правильно ли определила цель разговора.

— Я говорю это потому, что моя жена воспринимает вас как дочь, а Келли — как сестру. Будет жаль, если однажды вы поймете, что вашему с Беном светлому будущему с кареглазыми детишками не бывать, и пропадете из их жизни. Вместе с вашим разобьется еще пара дорогих мне сердец.

Мужчина встал, и я отшатнулась, словно от маньяка, что вот-вот закончит с «прелюдией» и вцепится мне в шею, принимаясь вытеснять из тела жизнь. Однако меня не коснулись, да и столь грубую реакцию оставили без внимания.

— Любовь опьяняет, Лоис, ровно как и иллюзия любви. Говорят, что нужно следовать сердцу, но позвольте дать вам совет.

Отчасти хотела сказать: «Не позволю» или выкрикнуть это, разреветься и позорно сбежать, но, как самая настоящая мазохистка, продолжала смотреть на мистера Бенкса во все глаза, ловя каждое его слово.

— Сделайте себе одолжение: призовите на помощь трезый рассудок и предпримите все возможные меры, чтобы уберечь себя от разочарований. За вас этого никто не сделает. Доброй ночи!

Он ушел, не дожидаясь ответных любезностей. Понимал, что я на них сейчас не способна.

Когда шаги за спиной стихли, а голые плечи пронял поднявшийся ветер, я обвила себя руками и рухнула обратно на лавочку, не в силах удержать на ногах собственный вес. Что-то капнуло на юбку. Один, второй раз. Я подняла глаза к небу, но быстро сообразила, что влажные следы на ткани оставил не дождь, а мои собственные слезы.

Неужели мы правда все выдумали? Неужели поставили бомбу с часовым механизмом на нашу дружбу из-за изображаемой влюбленности, в которую сами поверили?

Солнце давно село, но костер в центре семейного круга отлично компенсировал пропажу источника света. Я потерлась о мускулистое плечо Бена и вытянула ноги к пламени, устраиваясь поудобнее, готовясь наслаждаться вокалом Евы.

Не знаю, дело в мелодичности украинского языка или в голосе исполнительницы, но мои уши не слышали ничего прекраснее. Хотелось петь вместе с ней, однако правильно повторить звуки, которые сочетались в неизвестные мне слова, не представлялось возможным.

Всего на несколько минут я смогла расслабиться. Не думать о словах мистера Бенкса, что, казалось, тотчас выскребли себя на внутренней стороне моего черепа. Теперь это первое, что всплывает в памяти, когда я просыпаюсь, и последнее — когда ложусь спать.

Прошло три дня. Три «у-меня-болит-голова» и «готова-на-стенку-лезть-от-желания» дня. Голова у меня действительно пульсирует, словно к ней хорошенько приложились сковородой, а тело раскалено до предела — хоть яичницу на нем жарь вместо той самой сковороды.

Удивительно, как бывает: не ешь, скажем, эклеры лет пять — и живешь себе спокойно, но стоит слопать один (или штук пять за ночь) — и становится невероятно сложно перестать грезить о них. Тем не менее я не могу вновь съесть эклер, потому что мне грозит нечто посерьезней лишних килограмм. Даже не «мне», а «нам». Мне и Бену.

Не хотелось бояться в одиночку, накручивая себя до нервного подергивания правого глаза, поэтому после беседы с мистером Бенксом я дала себе вольную поплакать двадцать минут и, успокоившись, попыталась завести разговор с тем, кто кормил меня отборными эклерами всю предшествующую этому ночь.