Вдоль «другой» набережной, что была затюкана, нелюбима и нелюдима, он шёл осторожно. Она тиха и спокойна, на первый взгляд, но беззвучье её обманчиво. Один неумелый шаг, и любая бутылка, грубо разбитая чужими руками, безжалостно пронзит насквозь твою ногу. Скрипели под ботинками осколки, трещали, крошась в меньшие. Ещё лестница и бурьян в рост человека. Раздвинул стебли и шагнул вперёд. Кроссовок его жадно чавкнул, хватив ледяной жижи, и мгновенно промок насквозь. Другой ногой Вадим запрыгнул на сухой пяточёк из асфальта. Он был недоволен собой сегодня – недоволен своей несобранностью и неосмотрительностью, и без отговорок залепил сам себе свежий минус. Сегодня одни минусы.

Поднял голову: перед ним высокая бетонная стена, которая понуро тянулась вдоль всей изнанки набережной. Стена, что вся от пола до самого верха была исписана граффити: от одинокой идиотской фразы про безответную любовь до глобальных полотен о смысле жизни. Уродливые люди, бесформенные животные, непонятные существа с витыми рогами, клыками и копытами, извивающиеся в огне. Нелепые создания. Почти все вызывали у него усмешку: толи демоны в аду куражатся, толи козлов жарят. Вадим, пренебрежительно улыбаясь, склонялся к козлам. Творец до демонов не дотянул. Рога и копыта присутствовали, но почему-то целиком образ падших ангелов вызывал не страх, как задумано было великими задолго до этого недомастера, а смех. Ошибочка тут, с демонами-то умеючи обращаться нужно, искусно, как и с козлами.

Он шагнул дальше, тут и те уродцы нашлись, что показаны были ещё на другом берегу. Двое кривых парней с черными глазами. Они смотрели друг на друга. Один из них оказался в зеркале с безобразной рамой. И надпись на груди того, что внутри: «Верни. Мне. Моё». Чего тебе можно вернуть?! Что у тебя может быть «моё»?

У ног второго вдоль стены на бетонном полу, который был пробит на вылет хлипкими стеблями упорной к жизни травы, сиротливо стоял остриём вверх крупный осколок старого зеркала. Другие осколки громоздились рядом друг на друге колкой горкой и безмолвствовали. Раскололи люди ненужное ещё зрячее стекло, раздробили цельное отражение на сотни мелких, сгребли в кучу и вышвырнули на улицу, как мусор.

Те, что оказались в кучке, друг на друга смотрели, не способные больше видеть и отражать. Одинокому больше повезло. Пожалел его кто-то, пристроил к стене зеркалом наружу. Стой тут теперь повреждённым куском, жди, может, пройдёт, кто мимо, отразишь ещё, не всё для тебя потеряно. Тучи видишь? Уже хорошо. Опасен ты, если в руки взять – порежешь, отомстишь за повреждения несовместимые с жизнью, и за собственное увечье без долгих раздумий бездушно возьмёшь плату чужой болью и кровью. Обида у тебя внутри, потому и тучи отражаются в тебе грузнее и мрачнее реальных.

Вадим присел, уткнувшись коленями в сырой бетон, и рукой осторожно смахнул пыль и грязные пятна, которые осели на стекло после дождя, монотонно протянул:

– Не дуйся, и тебе света ещё достанется. Поговори со мной. Успеешь ещё в общую кучу ненужности. Впусти.

И тут же мимо Вадима с визгом промчалась белая маршрутка, сигналя, что есть силы, одурело визжа, больно въедаясь в голову своим писклявым голоском.

– Куда прёшь, псих! – истошно завопил водитель, на секунду высунувший себя из душной кабины и таких же пассажиров внутри.
–  Не хочешь жить, не мешай другим!

Вадим рывком обернулся и с ужасом осознал, что кричат ему. Это он, псих, потому что стоит на разделительной полосе на стыке перекрёстка четырёх дорог, не способный и шагу сделать, потому что необъяснимым образом приклеился к свежей разметке на асфальте и совсем не чувствовал ног.

Он встрепано дёрнул головой влево – старая ухоженная, вышколенная часть города, самый центр, напротив небольшой сквер, аккуратные скамеечки, чистые тротуары, стильный современный драмтеатр.

Вправо – огромный торговый центр, где при желании можно купить всё, что нужно и не особо, просто отдохнуть, вкусно перекусить. Там, левее, цирк, вернее каркас его светлого будущего, которое никак не настанет вот уже почти десятилетие.

Позади грандиозный компьютерный центр, выросший за пару лет из скромного двухэтажного сервисного центра в девятиэтажную профессиональную электронную вселенную.

А впереди историческая часть города: старые трех-четырёхэтажные дома, которые коммунальщики год от года старательно мажут, штукатурят и красят, стараясь вернуть былую красоту, а дома после зимы упорно лезут обратно в замшелость, линяют, осыпаются дряхлостью на серость асфальта под ноги прохожим. Сутулятся дряхлые дома, снова и снова гнутся к земле – не замажешь старость, как ни старайся. Сильнее она, своё всегда заберёт, медленно и незаметно высосет время, положенное на молодость, и заменит его морщинистой трухой, а обратно в юность уже не пустит. Договаривайся сам, когда встретитесь с ней: жить вам вместе дальше в согласии или в раздоре доживать, а спорить даже и не пытайся.

Чуть впереди, среди глухой стены из грузных набычившихся домов, настойчиво мелькал яркий слепящий блик. Вадим прищурился, вглядываясь в сочные вспышки, присмотрелся – подворотня там, вон и арка облезлая дугой. Темно внутри, людей не видно, а блик идёт. Ещё и ещё в глаза Вадиму ударял: «На, получи в лицо, чего стоишь-то? Оглох?!»

Верно! Слышит он всё. Зеркало это! Подворотня! Он широко улыбнулся. Показали. Понял.

– Спасибо! – громко воскликнул Вадим.

В едином стремительном порыве он развернулся на одной ноге к пешеходному переходу, взбудоражено рванув вперёд, не оглядываясь, отклеился тут же и легко оборвал путы стопора, который не позволял двигаться ещё секунду назад. Свобода.