— Я хотел позвонить, — как-то растерянно и невпопад заявил он.

Значит, понял о чём я. Впрочем, я и сама только в этот момент начала осознавать, как же сильно на него злилась за то, что он пропал.

— Замечательно! Куда позвонить, в рельсу? У тебя и номера моего нет.

— Почему нет? Есть! Я из протокола запомнил.

Это он сказал совершенно зря, потому что я в конец разобиделась. Одно дело, думать, что он не звонит, потому что у него номера моего нет, а другое, знать, что эта скотина могла позвонить, и пропала.

— Великолепно! Ну так давай, звони! Чего ждёшь-то? Или всё твоё рыцарство закончилось? И принц с приходом утра превратился в трусливую жабу? — орала всякий бред. И это ведь была не та рассчётливая злость, которой меня учил Кирсанов. Это было что-то очень личное и ранимое. Только думать я об этом тогда не могла. — Если ты думаешь, что я буду дальше ждать…

— Ага! — победно воскликнул он, не дав закончить мне мою тираду. А потом с какой-то ошалелой от счастья улыбкой уточнил. — Значит, ждала?

— Вот ещё! — презрительно фыркнула я и в очередной раз залилась краской, словно пойманная на месте преступления. — Ничего я не ждала.

Но Ваньку уже было не остановить. Стоял и улыбался, а ещё сверкал этими своими голубыми глазами.

— Вот чего ты лыбишься, а?!

— Тебе радуюсь.

Как всегда он сумел меня удивить. Опять замерла, открыв рот. Правда, Ваня не стал терять времени даром, наклонился ко мне и начал застёгивать молнию на моей куртке. Потом ещё и пояснил:

— Замёрзнешь.

Взял меня за руку и повёл в сторону остановки.

— Куда мы?

— Домой. Буду провожать тебя опять. Или ты хочешь пешком?

Когда мы ехали в троллейбусе, я не выдержала и спросила:

— Где ты был?

— Думал, как к тебе подступиться.

— Неделю?

— Знаешь, с тем как ты сопротивляешься, тут и месяца будет мало.

Уже у самого моего подъезда он почти вплотную наклонился к моему лицу, отчего у меня дыхание сбилось. Думала, что поцелует, а он зашептал.

— Лиза, а можно я тебе позвоню?

— И это всё? — так же шёпотом поинтересовалась я.

— Если скажешь, что можно, будет всё остальное.

— Тогда да, можно…

Ванька по-озорному улыбнулся и легко чмокнул меня в лоб

Было одновременно и приятно, и обидно. У меня тут первый поцелуй в жизни, а он издевается. Уже открыла рот, чтобы начать возмущаться, но Иван опередил меня, накрыв мои губы своим горячим поцелуем.

Вот тебе чувства

В них и причина любого искусства, мы ранены грустью

Но где-то на дне наших глаз я вижу надежду, между

Нами границы, страницы, вершины и катакомбы

Время любить, не время разбрасывать бомбы.

(с) Animal ДжаZ

— Чемезов, отстань! — пытаюсь я отбиться от Ваньки, но он лишь крепче прижимает меня к своей груди.

Шла с университета домой, когда налетел. Он часто так делал, появлялся неизвестно откуда и хватал меня, заключая в свои железные объятия. Я для проформы, конечно, возмущалась, что вызывало в нём лишь снисходительную улыбку. Не знаю, что он этим пытался мне сказать, что скучал или что рад видеть. А может быть, пытался доказать, что я его? Хотя кому это было доказывать? Я больше не с кем толком-то и не общалась. Даже Державин с нашими общими делами отошёл на второй план. Я продолжала писать рефераты и курсовые, но в активные авантюры уже не лезла. Ваня не запрещал, но я знала, что все эти игры ему не по душе.

— Не отстану, — смеется Ванька. — Даже если попросишь.

И не отпускал. Так мы и ходили с ним по улице этакой каракатицей: он прижимает меня спиной к себе и дышит куда-то мой в затылок, что я даже через шапку чувствовала.

Всё завертелось как-то само собой. Столкнулись в ночи, и он решил, что я ему нравлюсь. Впервые поцеловались у моего поезда, и мы уже встречаемся. Ну как встречаемся. Официально никто никому ничего не предлагал. Но это было настолько очевидно, словно не было никаких других вариантов.

Нет, Ваня не давил и не настаивал. Он просто встречал меня после пар, брал за руку, целовал в губы и уводил меня в случайном направление. И это воспринималось как что-то очень правильное. Самой естественной вещью в этом мире.

Мы никогда не обсуждали с ним наши отношения, мы просто были вместе. Всё остальное не имело значения.

Ваньке тогда было двадцать лет. И, несмотря на мальчишечью внешность, уж больно пухлые губы и лёгкие кудряшки этому способствовали, внутри он был самым настоящим мужчиной. Он сочетал в себе целую кучу контрастов, которые гармонично уживались в его характере. Он был очень мягкий и добрый, но при этом имел стальной стержень, порой граничащий с непонятной мне непоколебимостью. У него были чёткие представления о том, что такое хорошо, а что такое плохо. При этом, он готов был принимать все мои закидоны и метания. Он был очень лёгким и простым в общение, много шутил и смеялся. Но я ещё ни разу не встречала другого человека, который бы так серьёзно относился к своим обязательствам. Если Ваня был должен, то он наизнанку выворачивался, чтобы выполнить свой долг.