— У нас закончились оладьи, так что здесь просто набор из того, что у нас осталось. Мы не пекли ничего свежего, так что они слегка чёрствые. Но кофе горячий.

— Думаю, ты только что спасла мне жизнь, Джанет.

— Значит, мы в расчёте.

— Я действительно рад тебя видеть.

— И я тебя.

Она целует меня в щёку и бежит обратно в «Пончиковую Вселенную». Люди в очереди таращатся на меня, гадая, чем я заслужил особое обращение.

Я спас ваши жизни, засранцы. Дайте мне грёбаный донатс.

Когда я возвращаюсь, на каркасе кровати сидит Кэнди.

— Привет.

— И тебе привет. Хочешь «медвежий коготь»?

— Нет, спасибо.

— Полагаю, ты уж знакома с Касабяном.

— Ага. Мы болтали о фильмах и сплетничали о тебе вчера вечером.

Я кладу сумку на стол Касабяна и сажусь рядом с Кэнди.

— Мне так жаль дока.

Ей требуется некоторое время, чтобы что-нибудь сказать. Она изо всех сил старается не заплакать.

— Угу. Ты же знаешь насчёт него, верно?

— Что он мой отец? Ага. Слышал.

— Мне жаль. Я хотела тебе сказать, но он мне не разрешал. Он хотел сделать это, когда придёт время, и вы могли бы просто побыть вдвоём какое-то время, поговорить или побороться, или чем там занимаются отцы с сыновьями.

— Думаю, я буду скучать по нему.

— Угу. И я тоже.

Она прижимается ко мне. Я обнимаю её, потому что ангел знает, что я должен делать в такие моменты.

— Я тоже скучала по тебе, — говорит она. — Я знаю, ты считал нас с доком любовниками, но это было не так. Каждый из нас по-своему облажался, и мы заботились друг о друге, но док никогда не забывал, что случилось с женщинами, которых он любил, и что случилось с детьми, которые у них были. В нём просто больше не было этого чувства. Ты единственное его существо, которое выжило.

— Тебе он тоже сохранил жизнь.

— Ага, так и есть.

Мы с минуту молчим, затем она отстраняется и пристально глядит на меня.

— Ты ведь не ты больше?

— Нет. Я не я.

— Ты где-то в другом месте?

— Если ты имеешь в виду Старка, не думаю. Старк был дураком и пьяницей, и он мёртв. Пошёл он.

— И кто ты теперь?

— Никто. Ничто. Не знаю, конец я чего-то или начало. Давай притворимся, что это начало. Можешь дать мне имя, как младенцу.

Она смотрит на свои руки и делает глубокий вдох.

— Прими лекарство. Твои друзья не захотят, чтобы ты был таким. Я не хочу, чтобы ты был таким.

— Старк мёртв. Он ушёл. Возможно, тебе следует сделать то же самое. Уходи и не возвращайся.

Она теряет самообладание и начинает реветь.

— Я не хочу, чтобы Старк ушёл. Док ушёл, и я не хочу, чтобы ты тоже ушёл.

— Он мёртв. Ты не можешь голосовать за покойника.

— Мне жаль. Мне так жаль.

Я встаю.

— Теперь тебе нужно уйти.

Она встаёт, но не двигается.

— Я знаю, что ты больше не Старк, и для тебя всё это ничего не значит, но пожалуйста, можешь просто обнять меня на минутку, прежде чем я уйду?

Вот почему ангелам так легко убивать вас, людей.

— Ладно.

Кэнди хватает меня так крепко, словно выпала за борт и держится за край шлюпки, чтобы не утонуть.

— Мне жаль. Мне так жаль.

Должно быть, нож был у неё в руке всё это время. Как и я, Кэнди — убийца, так что поражает меня в сердце первым же ударом.

Пока отключаюсь, всё, о чём я могу думать, это: «О, чёрт. Опять».

Я ставлю сумку для боулинга на барную стойку «Бамбукового дома кукол» и расстёгиваю её.

— Карлос, познакомься с Альфредо Гарсиа.

— Пошёл на хуй, чувак. Ты обещал, что больше не будешь так говорить.

— Много воды утекло. Я забыл.

— Я Касабян. А ты тот самый Карлос, который делает тамале?

Карлос пялится на Касабяна как человек, который видит своего первого маринованного панка [329] на шоу уродов.

— Ага. Он самый.

— Они потрясающие. Они — это то, что удерживает меня от того, чтобы придушить этого засранца подушкой во сне.

В нормальной ситуации я бы не стал навязывать Касабяна гражданскому, но Карлос ни разу не обычный гражданский. И что такое говорящая голова, когда несколько дней назад у тебя здесь были пытающиеся съесть твоих посетителей мертвецы?

— Старк мне тоже рассказывал о тебе.

— Да? И что он сказал?

— Ну, — говорит Карлос, оглядывая Касабяна, — я думал, ты будешь выше.