— Тебе не кажется, что это платье слишком…

— Это не платье, Греков, а ночная сорочка.

Пододвинула стул к нему ближе, ну пусть на углу, приметы же не всегда работают. И зачем такой большой обеденный стол?

— Собираешься встречать новый год в ночнушке?

Греков подался чуть вперед, чтоб быть ближе.

— Это моя голубая мечта, как только пробьют куранты, сразу лечь спать. А серебряная — лечь еще до курантов.

— Странные мечты.

— Поучаствуешь с мое в корпоративах, сам о подобном будешь мечтать.

Усталость напомнила о себе сонливостью, а может, ну его, этот Новый год, по московскому времени я его уже встретила в замечательной компании.

— Куда ты меня несешь?

— В постель, конечно.

— Давно бы так.

Действительно, давно бы так, и сон как рукой сняло, томление уже вовсю разжигало мою кровь. Черта с два я его отпустила, когда он опустил меня на постель.

Как встретишь Новый год, так его проведешь. Я вот занималась любовью. Надеюсь, что меня весь год будут любить, а не иметь.

Синяк от пробки на спине Павла был приличным, но будем считать, что земля круглая, и это возмездие за мои ушибы, ожог и разбитый нос.

Как же мне нравилось прикасаться к нему, чувствовать тепло его кожи.

— Станешь моей женой?

— И стану, и буду, Греков. Твоей. Женой.

И не нужны никакие футболки, биллборды и толпы. Только он и я.

— И у нас будет свадьба.

"Мой отец поведет тебя ко мне по длинной красной дорожке, и сотни гостей будут знать, что ты только моя".

— Нет, просто роспись в ЗАГСе. Не хочу гостей.

— А кольца-то хоть будут?

"Самое дорогое, с самым большим бриллиантом".

— Кольца будут, и будет поцелуй, да еще какой поцелуй, мы потом, как юнцы, будем на заднем сиденье твоего автомобиля кама-сутру отрабатывать.

"Не такая уж и плохая мысль, просто роспись".

— А свадебное путешествие?

— Будет, Греков, еще до брака будет. На Сицилию, мы ведь до нее так и не добрались. Завтра.

— Завтра?

— Да. Ты обещал.

— Я обещал отвезти на Сицилию завтра?

— Ты забрал ключи от машины и сказал, что сам меня отвезешь.

— Но я не знал, что ты собралась на Сицилию.

— Если тебе лень, то я могу быстренько туда съездить, и все тебе рассказать, и показать.

— Мне не лень…

Мы опять жили вместе. Первые недели у нас шло соревнование, кто раньше встанет и приготовит завтрак, как-то я даже не ложился, чтоб быть первым на кухне, только в итоге заснул над тарелкой. Шарли любила каши, однажды приготовил для нее такой шедевр, у нее даже слезы текли, от восторга, так думал я, пока не попробовал сие остро-жгучее творение, специи перепутал. Потом мы просто стали вставать вместе. Я полюбил утро, любое — раннее, позднее, страстное, ленивое, быстрое, нежное, суматошное. И ночи, и вечера, и те минуты днем, что все же удавалось увидеться.

Лотта сидела на полу, в окружении старых черно-белых фотографий, ее мысли были явно где-то не в этом столетии.

— А это кто?

— Моя прапрабабка.

— Красивая женщина.

Женщина на фотографии действительно была красива, немного холодная, с туманным взглядом, короткой стрижкой и улыбкой Шарли.

— Да, Амбер Линдт — красавица. Она была актрисой, украшения ее, а уж кто ей их подарил — великая тайна нашей семьи. Вот, здесь она в них.

На другой фотографии пра была царственной, в парче и дорогих украшениях, она могла повелевать морями и судьбами людей.

— А этот браслет моя бабушка отдала за опекунство.

Лотта нежно коснулась правой руки своей обожаемой и таинственной пра.

— Вторая великая тайна нашей семьи — кто прапрадедушка.

— А есть еще третья великая тайна?

— Есть, — шепотом сказала Лотта, — кто ее убил, разговоров ходило много, но убийцу так и не нашли, говорили, что кто-то из поклонников, а может, и из покровителей, а может, случайность и просто не повезло.

— Это Фроша, она забрала Мари, когда Амбер не стало, говорят, хохотушка была с железной волей. Не будь ее, и меня бы не было.

Шарли с нежностью смотрела на пухленькую женщину на довоенной фотографии.

— А это мои прабабушка Мари и прадедушка Марк, его забрали однажды ночью, и больше никто его не видел, расстреляли еще до войны. Пра так больше замуж и не вышла, хотя предложений было много, бабушка говорила, что старички из подъезда то и дело приходили свататься. А сколько же она частушек знала, оставили мне целый песенник, только большинство с матерком. Пра я совсем не помню, мне два было, когда она умерла.