Глаза Рэйн округляются, а ее маленький ротик приоткрывается.

— Корн-доги? — шепчет она, переводя взгляд с меня на рай, который находится в морозилке, и обратно.

— И мороженое… Надеюсь, ты ешь овощи? — Я достаю пакет с капустой брокколи и кладу его в микроволновку. Мой желудок урчит громче, чем гроза снаружи, от ближайшей перспективы съесть горячую еду. Не знаю, сейчас ближе к обеду или ужину, но это неважно, потому что протеиновый батончик, который я засунул в себя этим утром, был единственным, что я съел за весь день.

— О, Боже, настоящий обед. — Благоговейный трепет в ее голосе заставляет меня гордиться, хотя единственное, что я делаю, это нажимаю на кнопки на микроволновке.

— Я, эм… собираюсь постирать. Хочешь, чтобы я и это постирала? — Взгляд Рэйн скользит вниз по моему телу, напоминая, что моя одежда насквозь промокла и забрызгана грязью.

— Конечно. — Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы спрятать ухмылку. Если этой сучке нужна моя одежда, она может ее забрать.

Расшнуровав ботинки, я снимаю их и оставляю посреди кухни. Затем медленно стягиваю с себя рубашку, стараясь не вздрогнуть, когда вместе с ней снимается насквозь промокшая повязка. Но Рэйн этого даже не замечает. По правде говоря, она вообще не смотрит на мое лицо или плечо. Она смотрит прямо на мой пресс. Моя майка прилипла к груди, как будто я участвую в конкурсе мокрых футболок, поэтому я бесстыдно тяну время, снимая кобуру, затем кладу ее на стойку вместе со всем, что было в карманах.

Я же не дурак и знаю, что выгляжу как влажный сон любой девушки, и когда возможно, использую это в своих интересах. Моя внешность и моя находчивость — это единственные инструменты, которые мне были даны в этой жизни. Все остальное мне приходилось выпрашивать, одалживать или воровать. В том числе и маленькую черноволосую сучку, пускающую слюни передо мной.

Когда я расстегиваю джинсы, слышу, как Рэйн начинает смеяться. Не совсем та реакция, на которую я надеялся. Я поднимаю глаза и вижу, что она вся сияет, ее макияж испорчен из-за дождя, волосы, высушенные полотенцем, растрепаны. Она в полном беспорядке, но, когда я вижу ее улыбку, это выбивает воздух из моих легких.

— И тут цветы? — Она хихикает, глаза прикованы к моей промежности.

Я смотрю вниз и понимаю, что на мне надеты боксеры с цветочным принтом, те самые, которые моя соседка подарила в шутку на Рождество.

— Они шли в комплекте с рубашкой. — Я ухмыляюсь, стягивая джинсы до колен. Это заставляет ее полностью замолчать.

Глаза Рэйн расширяются, когда она замечает очертание моего полутвердого члена, облепленного мокрой тканью боксеров.

Может быть, его имя и красуется у нее на спине, но именно из-за меня ее соски напрягаются под тканью его майки.

Я снимаю джинсы и засовываю большие пальцы под пояс трусов. Когда начинаю стягивать их вниз, Рэйн зажмуривает глаза и визжит. Бросив ком с мокрой одеждой на пол, она хватается за края баскетбольных шорт и дергает их вниз. Майка достаточно длинная, чтобы прикрыть ее задницу, но, когда она наклоняется, чтобы выйти из шорт, мне открывается отличный вид на ее полные, идеальные сиськи.

— Вот! — пищит она, протягивая мне с закрытыми глазами блестящую голубую ткань. — Надень это!

Я смеюсь, бросая свою мокрую одежду в кучу у ее ног. И когда иду ей навстречу, на мне нет ничего, кроме самодовольной ухмылки, я на сто процентов уверен, что она даже не помнит лицо этого гребаного говнюка. По крайней мере, сейчас. Черт возьми, судя по тому, как она краснеет и кусает свою пухлую нижнюю губу, когда я подхожу, она, возможно, забыла даже свое собственное имя.

Забираю шорты из ее рук и не торопясь надеваю их, наслаждаясь моментом. Как только они оказываются на месте, прочищаю горло, побуждая Рэйн открыть глаза. Я вторгся в ее пространство, подойдя слишком близко, поэтому ей приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть на меня. Микроволновка издает сигнал о готовности, но никто из нас не обращает на это никакого внимания.

— Спасибо.

Ее взгляд падает на мою грудь. И я понимаю, на что она смотрит. Я вижу, как она считает.

— Тринадцать?

Это моя первая татуировка. Тринадцать рваных отметин, прямо над сердцем. Обычно, когда девушки спрашивают о ней, я просто выдумываю какую-нибудь хрень. Типа, тринадцать — мое счастливое число. Или день рождения моей мамы тринадцатого августа. Или это количество пасов, которые я бросил, и благодаря чему наша школьная команда выиграла в чемпионате штата.

Но Рэйн не будет трахаться со мной, что бы я ей не ответил, по крайней мере, не в этом доме, поэтому я решаю сказать ей правду.

— Это количество приемных семей, в которых я был.

Услышав мое признание, она никак не реагирует. Просто продолжает дальше рассматривать мое тело.

— А что насчет этой?

Она смотрит на изображение розы и кинжала на моем правом плече, как раз над пулевым ранением. Я смеюсь.

— Ты когда-нибудь слышала песню «Eurotrash Girl»?

Рэйн кивает и смотрит на меня снизу вверх.

— В одном куплете поется о том, что парень, находясь в Берлине сделал татуировку розы и кинжала, так что однажды в выходные, когда мы с друзьями приехали на поезде в Берлин на Октоберфест, мы все сделали такие татуировки.