Не знаю, как я не теряю сознание. Как мне вообще удаётся выбраться из душа и доплестись до кровати.

Желание по-прежнему не отпускает. И сейчас, прикрыв глаза, я могу представить его ещё ярче, чувствовать, ощущать…

Сон на грани яви…

Я там, в его кабинете, а он — во мне: огромный, яростный, заполняет до предела…

Тянет мои волосы, выгибая дугой…

Наклоняется и кусает за шею…

Я захожусь к криках, теряюсь в боли-удовольствии и, наконец, взрываюсь…

Моё сознание больше не выдерживает и утаскивает меня во тьму…

Больше в эту ночь сны мне не снятся.

Просыпаюсь ни свет ни заря. Кажется, в этом доме ранний подъём входит у меня в привычку. Быстро принимаю душ, привожу себя в порядок. И выбираю одежду на сегодня — тёмно-синее платье в крупный горох. Лиф строго по талии, а вот юбка — солнцеклёш. В этом платье я выгляжу очень женственно. Как раз, то, что нужно для моей задумки — ведь я собираюсь заняться самым, что ни на есть, женским делом.

Выскальзываю из комнаты, пока Артём ещё спит, и спешу на кухню. Тут уже колдует обширная и добрая Клавдия Свиридовна. Увидев меня, она расплывается в улыбке.

— Инга! Девочка! Что привело?

— Клавдия Свиридовна, — говорю я, — уступите мне не надолго место у плиты.

— Что это ты удумала? — интересуется кухарка, но протягивает мне сковородку.

— Оладушек напечь, — признаюсь. — У меня мама говорит так: если на душе паршиво — пеки оладушки, если на душе хорошо — тем более пеки оладушки.

Клавдия Свиридовна лишь улыбается и говорит:

— Ну, командуй, пекарша.

И я увлечённо предаюсь готовке, забывая о том, что терзало меня ночью.

Прихожу в себя от взгляда — Пахомов стоит в дверях, подпирая косяк, сложив руки на груди, и смотрит на меня странно блестящими глазами.

Улыбаюсь ему и машу деревянной лопаткой, которую всё ещё сжимаю в руке.

— Доброе утро, Валерий Евгеньевич.

Господи, он видел меня без одежды! Как мне теперь ему в глаза смотреть! Я всю ночь занималась с ним сексом.

Пахомов сам решает мою дилемму.

Подходит, берёт мою правую руку и снова целует палец с обручальным кольцом.

Меня буквально захлёстывает восторг. И, всё-таки решившись взглянуть ему в глаза, вижу в них такой же.

— Инга, — произносит он немного хриплым, низким голосом, от которого у меня бегут мурашки, — предлагаю устроить семейные посиделки за столиком на террасе. Разрешите, я помогу.

И тянется к тарелке, где горкой сложены оладушки.

— Ну уж нет, — говорю я. — Знаю я вас, помощников, пока донесёте — от моей готовки ничего не останется.

— Вы очень суровы, Инга Юрьевна, — беззлобно паясничает Пахомов. — Надеюсь, сметану и варенье вы мне доверите?

Окидываю его строгим взглядом.

— Попробую.

— И совершенно напрасно, — ухмыляется он, — я тот ещё сластёна.

Только вот произносит он это столь двусмысленно, что у меня щёки опаляет жаром.

Но с тем, чтобы донести варенье и сметану до столика на террасе, он всё-таки справляется.

Затем, оставив меня и верную Айгуль сервировать стол, уходит, чтобы усадить брата в инвалидное кресло.

Проводив широкую спину Пахомова взглядом, Айгуль качает головой, ловко при этом расставляя тарелки.

— Не моё это дело, Инга Юрьевна, — поёт служанка, — но зря вы так с ним.

— С кем и как? — непонимающе уточняю я.

— С Валерием Евгеньевичем. Играете. Он же любит вас. Так любит!

— Это не так, — убеждаю скорее себя, чем её, потому что от этих слов в сердце в груди начинается биться пичужкой.

Айгуль не отвечает, лишь качает головой.

Вскоре появляются и Валерий с Артёмом. Мой муж уже много дней не был на солнце, и сейчас щурится, становясь таким домашним, симпатичным и милым парнем. Почти как тот, в которого я без памяти влюбилась три недели назад.

Мы завтракаем в непринуждённой, истинно семейной обстановке. Артём шутит, Валерий ему подыгрывает. И я действительно вижу перед собой братьев, для которых ближе друг друга никого нет…

…а после завтрака Валерий (я больше не могу называть его по фамилии), ловит меня в коридоре, возвращающуюся с кухни.

Вжимает в стену, перехватывает запястья и впивается мне в губы голодным поцелуем.

Я отвечаю не менее жадно.

Он — моя потребность. Разорвётся поцелуй — оборвётся жизнь.