Шрифт:
«Открывшиеся новые сведения велят Мне скорейше выслать и барона, и приемного сына его за границу. Свояченница твоя, супруга Дантеса, сможет последовать за ним, коль пожелает. Ты же, брат Пушкин, ступай и трудись. ‘Историю Пугачевского бунта’ твою, Я знаю, сильно ругали; Меня, ты знаешь, немало ругали и ругают тоже. В этом мы с тобой схожи, однако ж Я не отчаиваюсь, а иду путём служения, предначертанного Мне Господом. Служи и ты!»
Я почтительнейше осведомился, как же Государь узнал о точном времени и месте дуэли, на что он лишь рассмеялся и похлопал меня по плечу.
«Иные вещи, Пушкин, положено знать лишь Мне, во избежание беспокойства нравов. Ныне же ступай. Завтра тебе доставят указ: поедешь по ряду губернских городов с именным Моим повелением. Много творится непорядка, как явил нам г-н Гоголь в комедии своей — всем там досталось, а Мне больше всех. Поезжай, и составишь для Меня подробное отношение…»
Так положено было начало тому, что стало впоследствии «Земным путём»…»
Дальше тожк имелось много всего. Тот же «Земной путь» и «Повсти Блкина», «Дубровскій» и «Евгеній Онегинъ», «Маленькіе трагедіи», «Полтава» и так далее и тому подобное
Федя пролистнул несколько страниц.
«Пушкинъ читаетъ стихи офицерамъ въ Благородномъ собраніи Севастополя во время первой бомбардировки 5 октября 1854 года, съ картины В.Е.Маковского[4]».
«Что ж это за офицеры, — подумал Фёдор, — которые во время обстрела стихи слушают? Пожары надо тушить, раненых выносить, к отражению штурма готовиться!..»
«Пушкинъ среди отступающихъ съ Южной стороны Севастополя войскъ, съ картины В.В.Верещагина».
«Пушкинъ и Тютчевъ слушаютъ императорскій манифестъ о заключении Парижскаго мира, съ картины И.Н. Крамского»
Но, конечно, были тут не только картины.
«Исторiя Таврической войны», «Стихи на бастіонахъ» …
««Стихи на бастіонахъ», безспорно, покажутся удивительными и даже странными истинному любителю пушкинской строфы, привыкшему къ отточенности римъ, богатству и образности языка, удивительному свтлому чувству, коимъ наполнена вся пушкинская поэзія; здсь же г-нъ Пушкинъ зачастую прибгаетъ къ римамъ дальнимъ и приблизительнымъ.
Очевидно, однако, что сдлано это съ глубокимъ осознаніемъ необходимости подобнаго, ибо проистекаетъ изъ строя тхъ солдатскихъ и матросскихъ псенъ, которыя поэту доводилось слушать въ время Севастопольской эпопеи.
Таким образом, нельзя отрицать, что —"
— Господин кадет, — услыхал он вдруг совсем близко голос госпожи Шульц. Строгий, но не сердитый. — Столь пристальное внимание к хрестоматии, бесспорно, заслуживает похвалы, однако книгу вы прочтёте и после. А пока послушайте, что я говорю.
Отделение хохотнуло, и Фёдор поспешно захлопнул книгу. Ишь, Воротников, варежку раззявил, смешно ему, митрофанушке…
[1] Стихи Ирины Черкашиной, используются с её любезного разрешения.
[2] Подлинный исторический факт. Увы, в нашей реальности судьба о. Стефана сложилась трагически: без суда и следствия он был расстрелян одесской ЧК в 1918 году.
[3] Сноска внизу страницы гласила: «Алексй Васильевичъ Тырановъ (*1808-†1859) — русскій живописецъ, съ 1839 г. членъ императорской Академіи Художествъ».
[4] «Владиміръ Егоровичъ Маковскій (родъ. 1846) — русскій живописецъ, активный участникъ «товарищества передвижниковъ», съ 1873 г. членъ, съ 1893 г. дйствительный членъ императорской Академіи Художествъ»
Глава 3.3
Урок получился интересным, куда интереснее того, к чему Федя Солонов привык в прошлой своей гимназии, где учитель зачастую просто говорил открыть учебник на такой-то странице и «читать молча!».
Ирина Ивановна Шульц рассказывала о Пушкине, о его детстве и юности, о Царскосельском лицее, где теперь в части старых залов открыли музей и куда они вскорости «совершат экскурсию», говорила живо и ясно, и перед Федей словно разворачивался новомодный синематограф — совсем юный Пушкин, ненамного старше его самого, читает стихи старику Державину, молодым человеком встречается с Государем в Москве, пишет «Клеветникам России» и «Бородинскую годовщину»…
— «Так высылайте ж к нам, витии, // Своих озлобленных сынов: // Есть место им в полях России, // Среди нечуждых им гробов!» — дочитала Ирина Ивановна с чувством, делая ударение на «Есть». Мальчишки слушали, замерев, даже Нифонтов с Воротниковым; один Лев Бобровский хмурился, краснел и кусал губы, верно, всё переживая своё неудачную «шутку».
На последних строчках второгодник Всеволод, забывшись, аж потряс сжатым кулаком.
— Видите, господа кадеты, как могущественно русское слово? Как виртуозно владел им, словно фехтовальщик шпагой, Александр Сергеевич Пушкин?..