— Ну, смотри, Солонов, — наконец выдал Севка. — Коль махаться хочешь — это можно устроить! Только не здесь. — Он широко ухмыльнулся и отправился к своему столу, тем более что к ним уже начинали приглядываться дежурные дядьки и офицеры.

Петя Ниткин застыл над опустевшей тарелкой.

— Я… я господину капитану скажу… — полушёпотом пробормотал он, растеряно глядя в пустую тарелку.

— Что ты ему скажешь? — накинулся на друга Фёдор.

— Что он у меня… что еду забрал… колбасу!

— А он скажет — это ты сам слопал, а на него сваливаешь.

— А вы разве не подтвердите? — простодушно удивился Петя.

Конечно, подполковник Аристов говорил про то, что нельзя врать и что надо идти к ним, но… Уж больно памятно было, как презирали «филеров» и как устраивали им тёмные в 3-ей Елисаветинской.

Федор глянул на лица соседей по столу, с которыми ещё даже не успел познакомиться.

— Филерить сразу, да-а? — неприятно скривил рот высокий и тощий парень с веснушками. Что ж, как и ожидалось.

— А ты ворон не лови, тогда и колбаска никуда не денется! — поддержал его сосед, вихрастый блондин с бледно-голубыми глазами.

— А ябедничать, сам знаешь, — согласился и третий, рыжий. — Можно и того!..

Петя съёжился, втянул голову в плечи.

— А еду отбирать, значит, можно?! — резко спросил Фёдор.

— А ты не зевай, — ухмыльнулся рыжий.

— Эх, вы! — вырвалось у Федора. — Не у вас отобрали — так и ладно, значит?

Мальчишки за столом переглянулись. И, судя по ответным взглядам, дело обстояло именно так. «Не у нас, так и ладно».

— И что ж ты думаешь, что филерить теперь можно, да, Солонов? — чуть ли не с укоризной сказал вихрастый. — Не по-нашему это, не по-кадетски. Пусть вот он к Воротникову идёт, скажет, что после уроков драться будет. Или сам иди, как собрался. Драться так драться, по-честному. А он-то сразу «скажу капитану»!..

— Да кишка у них обоих тонка, с Воротниковым махаться-то!.. — загоготал веснушчатый, однако третий, рыжий, только покачал головой, задумался.

— А вот увидим, — дрожа от бешенства, сказал Фёдор. — Петя! Чего замер, ешь давай. Сыр мой хочешь? Я его терпеть не могу…

— Хочу, — прошептал красный как рак Петр. — И, Федя… не надо, а? Пожалуйста… Обойдусь я без этой колбасы…

— Он у тебя её и завтра тогда отнимет! — рассердился Фёдор. — И булку сладкую, и вообще всё, что только захочет!..

— Седьмая рота! Пять минут чай пить осталось! — зычно крикнул дежурный по столовой, из старших кадетов.

Фёдор поспешно сунул Ниткину свой сыр, в один присест проглотил собственный бутерброд, быстро допил чай. Предстояло разойтись по классам.

Из столовой младший возраст выходил строем, но сразу же разделился по отделениям. Первое, где были Солонов и Ниткин, должно было проследовать на русскую словесность; в дневнике-табеле значилось, после названия предмета:

«… преподаватель И.И.Шульц».

— Немец, небось, — услыхал Федор за спиной голос Кости Нифонтова, развязный и с издевочкой. — Немец-перец-колбаса, кислая капуста!..

— Мож, мы его того? — тотчас предложил Воротников. — Чтоб знал, что мы — ого-го!

Что значило «того» и «ого-го», лично Фёдор Солонов не понял, однако Нифонтов захихикал, а Бобровский снисходительно ухмыльнулся.

— Нэ стоит, господа, нэ стоит, — остановил он приятелей. — К тому же… Господин Солонов, а господин Солонов!..

— Чего тебе? — обернулся Фёдор, пока они шли широким и светлым коридорам корпуса к дверям классной комнаты.

— Слышэл я тут краэм уха… что ты с Севкой Воротниковым дрэтсэ собрэлсэ?

— Твоё какое дело, Бобровский? — Федя не собирался уступать.

— Ну кээк жэ. Всеволод друг мой, а дэла друзэй — мои дэла, вот тэк!

— Заместо него хочешь?

Бобровский вновь ухмыльнулся, уверенно, солидно.

— Зачэм замэсто? Уговор дороже дэнэг. Только глупо это, Солонов, из-за тихони в драку лэзть.

— Отстань, Бобровский, а?

За спиной Льва маячили напряжённые физиономии веснушчатого и вихрастого, рыжий куда-то делся.

— Могу и отстэть, — пожал плечами Бобровский. — Мне-то что? Тэбэ с Севкой дрэтсэ, нэ мнэ.

Федор не ответил, потому что они оказались у знакомых уже дверей.

Расставленные непривычно, по дуге парты, не парные, а на одного. Высокая кафедра учителя, его массивный стол, в углу — тележка с каким-то аппаратом под аккуратным холстом. На стенах висели портреты писателей, но не знакомые, стандартные литографии, а настоящие полотна, как и в вестибюле корпуса.