Построение не сильно отличалось от привычного всем, кому довелось учиться в военных гимназиях. Две Мишени и командиры отделений шли вдоль строя, проверяя, чистые ли руки, уши, ногти, всё ли в порядке с формой, блестит ли бляха на ремне и начищены ли полуботинки. Хоть и лёгкие, сиять они должны были не хуже, чем предназначенные для парадов сапоги. Поодаль, в оконной нише, устроился с раскладным столиком портной-старослужащий; капитаны Коссарт и Ромашкевич отправили к нему пару кадет, уже ухитрившихся лишиться где-то пуговиц.

— Впоследствии, господа кадеты, к портному будете являться или вечером, перед сном, или же утром, до построения, — Две Мишени, заложив руки за спину, прохаживался вдоль строя. — Так… Все готовы? Смир-но! Напра-во, пойте молитву! «Отче наш» и «Спаси, Господи, люди Твоя».

Спели. Не шибко стройно, конечно.

— Кто в лес, кто по дрова, — вздохнул подполковник.

— Научатся, Константин Сергеевич, — сказал Коссарт.

— Конечно. Начинайте утреннюю гимнастику, а затем ведите роту на завтрак, Константин Федорович.

Гимнастика была частично знакома — сокольская без предметов, заканчивавшаяся отжиманиями.

И если Федор отжимался вполне даже сносно (как и тощий, но, видать, жилистый Нифонтов, не говоря уж о силаче Воротникове, напоминавшему сейчас поршень паровой машины), то несчастный Петя Ниткин после нескольких безуспешных попыток просто упал лицом в пол и замер, тяжело дыша.

Капитан Коссарт пристально поглядел на него, однако ничего не сказал.

— Петь, вставай, — зашипел приятелю Фёдор, едва только прозвучала команда «Встать! Вольно, оправиться!».

— Не-е… — простонал Петя, не поворачивая головы.

— Вставай! — пихнул его локтём Фёдор. — На «к'oзлы» захотел?

«К'oзлами» в Елисаветинской гимназии звали скамью в подвале, где секли провинившихся. У Солонова это вырвалось словно само собой.

Кое-как кадета Ниткина удалось поставить на ноги. Был он весь красный и в поту; Фёдор затравленно огляделся, замечая со всех сторон насмешливые и полупрезрительные взгляды других кадетов.

— Вы, мэлэдой чэ-эк, видать, сильно устали? — ухмылялся Бобровский. Воротников послушно загоготал.

— Рота, марш! — спас всех капитан Коссарт.

…Завтрак был накрыт в том же самом зале, где и вчерашний торжественный обед; белоснежные скатерти, на подносах — свежие французские булки, блюдца с квадратиками золотистого масла, тарелки с нарезанной колбасой и сыром, большие кружки с алым вензелем корпуса, в которые наливали чай из больших медных чайников, разносимых служителями.

— Тээк… — явно подражая Бобровскому, протянул второгодник Воротников, проходя мимо никак не могущего отдышаться Ниткина, — Много тебе этой колбасы, Нитка, жирдяй ты этакий. Брюхо лопнет. Ты ж сам хотел со мной поделиться, верно?

И он одним ловким движением, говорившем о немалом опыте, отправил в рот разом все четыре положенных Ниткину толстых куска колбасы.

Фёдор не успел перехватить его руку, а довольный второгодник, как ни в чём ни бывало, уже шагал дальше, к своему столу.

И капитан Коссарт, как назло, смотрел сейчас в другую сторону.

Петя опустил голову и часто замигал.

— Эй, Воротников, ты чего?! — вскинулся было Фёдор. — Не твоё, отдавай!..

— Было ваше, стало наше, — отмахнулся второгодник. — А тебе-то что, Солонов?

Ну да. «Тебе-то что, Солонов?» Вот так оно всё и начинается, а потом презираешь себя за трусость.

— Ты у Ниткина еду отобрал. Ни за что, ни про что. Он её тебе не проигрывал.

— А ты-то чего лезешь? Помалкивал бы ты лучше, — сощурился Воротников. — Ты вообще кто такой?

— Фёдор. Солонов. — Федя сжал кулаки, нутром уже понимая, что драки — после уроков — скорее всего, уже не избежать.

— И откуда ж ты, Солонов Фёдор, такой? — стал кривляться второгодник.

— Из третьей Елисаветинской, — процедил Федя. — Слыхал про такую? Иль нет? К нам из самой Вольской гимназии самых отчаянных присылали! Неисправимых. Слыхал, нет?

«Не имей сто рублей, а имей одну наглую морду», как говаривал дядя Сергей Евлампиевич.

Очевидно, что-то где-то Воротников слыхал, потому как на лице его отразилась некая работа мысли.

Фёдор ухмыльнулся как можно выразительнее и несколько картинно потёр шрам на подбородке.

Самое смешное, что «неисправимых» из Вольской к ним действительно присылали, когда их родители или опекуны переезжали в Елисаветинск, где стояло сразу три армейских полка — пехотный, егерский и драгунский.