Глава 5 Франкфурт на Майне, Германия

Саша невыносимо страдал. В сегодняшнем моменте жизни для него соединились воедино и физическая, и душевная боль. Они переплелись настолько тесно, что ему сложно было отделить одну от другой.

«Как же так? – возвращался он к мыслям о ранении сотни, тысячи раз на дню. – Почему именно у меня? Чем я заслужил инвалидное кресло в неполных тридцать лет? Сделал ли я в жизни что-то неправильно? Почему и кто наказал меня? За что и по-че-му?»

Ответов ни на один вопрос у него не находилось.

Непросто оказаться в чужой стране на больничной койке. Но еще сложнее решиться и скрыть пребывание там от родных. Пусть от приемной, но матери. Оказывается, она даже на расстоянии может чувствовать боль сына, которого воспитывала с восьми лет.

– Сынок, что-то ты совсем нас забыл. Не пишешь, не приезжаешь. Я не могла дозвониться до тебя две недели, в трубке отвечали что-то на иностранном языке… У тебя все в порядке?

– Мама, не волнуйся, у меня все хорошо…

– А голос? Почему у тебя такой странный голос, будто не хватает дыхания?

– Голос самый нормальный. Я тут хлебнул пива из холодильника, теперь подхрипываю.

– Саша, у тебя голос не простуженный, а печальный и какой-то больной, что ли… Ну, хорошо, не хочешь говорить, не надо. Когда ты прилетишь домой? Надеюсь, что новый год мы отметим вместе.

– Новый год? – Голос в трубке споткнулся и замолчал. – Обещать не могу, но постараюсь.

– Ты уж очень постарайся, сынок, – голос женщины стал печальным. – Я часто болею в последнее время, все неможится. Мы видимся очень редко. Прилетай, мне так хочется тебя увидеть. Ты и дома не часто к нам заглядываешь – совсем закопался в своей работе. Мы гордимся тобой и очень скучаем. Папа тоже. Просто он молчит, но я-то его хорошо знаю – он любит тебя. Не обижайся на него. И на меня тоже. На родителей нельзя обижаться.

Так хочется, чтобы ты был рядом…

Женщина не могла видеть, как после этих слов по щекам ее сына потекли слезы. Ему стало жаль мать. Не хотелось лгать об аварии. Хотелось примириться с отцом. Но больше всего он сокрушался о своей несчастной судьбе и приговоре врачей. То, что он обезножел, была только его тайна. О ней он не хотел говорить никому. Сглотнув подступивший к горлу ком, Глебов-младший промокнул краем пододеяльника слезы и нарочито громко прокашлялся. Ему казалось, что кашлем он сможет заглушить и остановить рвущуюся наружу влагу.

– Мам, мне тут в дверь звонят, ну все, пока, не болей. Я теперь буду звонить чаще. Передавай всем привет.

Глебов отключил телефон, откинулся на подушки и закрыл глаза. Из-под ресниц выступала влага. Сердце отчаянно колотилось от накативших внезапно чувств. В голове вспыхнули яркими красками события последних лет.

Почему именно они лезли сейчас в голову?

Как связана авария с открытием Академии Гениев?

Связана ли вообще?

Таких вопросов раньше он себе не задавал. Но если бы задал, то, скорее всего, сам бы понял, что подсознательно ищет именно там ответ на вопрос: почему случилась авария и почему именно с ним.

Он вспоминал приемного отца, Антона Глебова-старшего, которого так и не смог назвать папой, обращаясь к нему по имени. Вспоминал мягкие руки мамы Ларисы, которую считал единственной матерью, потому что воспоминания о погибшей родной матери давно стерлись из памяти. На ум приходили лица одноклассников, выпускной бал в школе, поступление и учеба в университете, занятия живописью. Эти воспоминания доставляли ему если не удовольствие, то приносили спокойствие и тихую радость. Но до той минуты, пока они не спотыкались о сегодняшний день. О его мечту открыть филиал Академии Гениев за границей. Тут его воспоминания разом вставали на дыбы, как взбесившаяся лошадь. Эта лошадь больно била копытами по тонким стенкам сердечного клапана, брызгала ядовито-желтой пеной, выступающей на коже больного резко пахнущим потом. И опять начинались мучения.

«Что я сделал неправильно? Где переступил грань дозволенного? Кто и по какому праву наказал меня за то, чего я, кажется, не совершал? Авария точно не подстроенная. Я был трезв. Мокрая дорога и большая скорость. Почему и куда я мчался? С какой стати возомнил себя гонщиком? Неужели во всем виноват я сам, моя гордость, мое высокое самомнение, мой эгоизм? Боже, как разобраться, как без потерь выбраться на берег, оставить где-нибудь далеко в океане вину, которая давит каждый день все сильней? Как понять себя, свои поступки, перестать обвинять себя или исправить то, о чем я не знаю? Боже, дай мне сил пережить это время и не сойти с ума…»

Вопросы приходили и уходили. На их месте возникали новые. Но ни один из них не вернулся назад, ведя за собой хоть один устраивающий Глебова ответ. Глубоко в подсознании ответы на все вопросы у него, впрочем, уже были.

Но хотел ли он сам услышать их?

Кто же захочет стать судьей своим нечестным поступкам?

Никто. Намного проще жить без отягощенной муками Совести памятью.

***

– Как себя чувствует наш выздоравливающий?

Дверь в палату открылась, в ее проеме появилась Андреа Кантор. Стройная, среднего роста, она не носила юбок, зато обожала все вязаное – свитера, шарфики, кофточки, шали и даже пальто. В этот раз на ней были надеты темно-синие обтягивающие брюки, заправленные в невысокие велюровые полусапожки и желтый кардиган, прихваченный на поясе широким кожаным ремнем.