– Потерпи, – он всё же смеётся, и я растворяюсь в искренности и чистоте. Обожаю его смех.

Мы выходим из машины. От парковки до ресторана – несколько метров. Уже спускаются сумерки, начинают зажигаться вечерние огни. Играют разноцветно. Я спотыкаюсь. Кажется, у меня ослабла шлейка на босоножке. Наклоняюсь, чтобы поправить. Эдгар оборачивается, протягивает руку.

Он такой красивый в этом костюме. В свете огней, что, играя, оставляют на нём блики. Синие, розовые, красные. Сердце пропускает удар, когда я вижу красную точку у него на лбу. Там, где падает небрежно прядь.

Эдгар не стоит на месте, движется, наклоняется, выпрямляется. А точка следует за ним. Красное пятнышко. Неровный блик.

Это паранойя. Психоз. Напряжённые нервы.

– Ты мне доверяешь? – спрашиваю, чувствуя, как жуткая улыбка растягивает губы. У Эдгара удивлённые глаза.

Это миг, перед тем, как я кричу, срывая голосовые связки:

– Падай! – и для верности бросаюсь ему в ноги.

Он мог бы удержаться. У него отличная координация движений. Но он падает, взмахнув руками, а я стою рядом, на разбитых коленях. И когда он приподнимает голову и пытается сесть, я для верности кидаюсь ему на грудь. Не даю встать. Прижимаю к земле.

Кажется, опять вокруг люди. Слишком много людей и движения. Но я уже ничего не вижу и не слышу. Всё расплывается перед глазами и благодатная темнота заливает мои глаза. Укутывает тело, ложится ватной шалью на плечи.

Мой Эдгар. Жив. Для меня это главное. А дальше – тьма и забытье. Тишина и покой. Вечность, что сливается со мной в объятьях и прикасается холодными губами ко лбу.

– Вашу мать! – ругаюсь, прислушиваясь к дыханию Таи.

У меня трясутся руки. Я весь в крови. И эта кровь – не моя.

– «Скорую, быстро!»

– Всё хорошо, Эдгар Олегович, мы его взяли. Он даже выстрелить не успел.

Мне всё равно, что они говорят. Успел или не успел – Тая в крови, а я только и могу, что прижимать её к себе и твердить: – Сейчас, сейчас…

– Поехали, – командует Игорь. – Георгий Иванович ждёт. – Пока ещё эта «скорая».

Я несу её на руках, мы садимся в машину, и терминатор Игорь гонит так, что лучше не смотреть в окно. Да мне и не до того: я ощупываю Таю. Сантиметр за сантиметром. Кажется, всё в порядке.

– У неё кровь носом пошла и колени разбиты, – разговариваю с Игорем, потому что не могу молчать. Водитель кивает, я достаю платок и пытаюсь оттереть кровь.

– Тая, Таечка, очнись.

Трепет ресниц, слабый вздох. Синие глаза оставляют ожоги на сердце.

– Живой, – гладит она меня по щеке и пытается сесть.

– Как ты меня напугала, как же ты меня напугала, Тая, – бормочу и целую её, куда попадаю: в лоб, щёки, глаза, шею.

– Я увидела… я решила… – пытается рассказать она.

– Я не думал, что ты заметишь, – каюсь и судорожно сдерживаю дрожь в голосе. Только не хватало показывать перед ней свою слабость. – Сейчас Жора тебя осмотрит, а потом мы поговорим.

– Ты что-то скрыл от меня, Эдгар? – Тая всё же садится. И голос у неё – как у строгой учительницы. А я чувствую себя провинившимся школьником. Хорошо, если за вихры не оттаскает.

– Мы поговорим позже, – я пытаюсь удержать звание сурового и непреклонного мужа. – И я всё тебе расскажу.

– Приехали, – останавливает машину Игорь. – Вас уже с носилками ждут.

– Вот ещё, – пыхтит Тая и пытается быть очень независимой и самостоятельной, но на колени её лучше не смотреть. Вряд ли она в ближайшее время сможет бегать или скакать. А тем более – показывать характер.

Постельный режим, – думаю я почти со сладострастием. Мне сейчас жизненно необходимо держать её поблизости. Не упускать из виду, прижимать к себе, постоянно убеждаться, что она жива, здорова, что с ней всё хорошо.

Это отходняк от шока, стресса, когда я на один страшный миг подумал, что потерял её. Что она попала в зону поражения, хотя сейчас, когда мозг встал на место, я понимаю: риск был минимальным, почти нулевым.

– Я понесу тебя на руках, не спорь.

И она не спорит. Затихает, доверчиво прижавшись к груди. Я прохожу мимо носилок, как великий полководец, что не замечает толпы.

– Гинцы, – говорит Жора, – как хорошо, что башка моя бритая и гладкая, как бильярдный шар. Боюсь, у меня не осталось из-за вас ни одного нормального волоса – все седые. Белые. Я как чёртов ведьмак Геральт, а вы – слишком беспокойное семейство. Я мечтаю, в чьи бы заботливые и добрые руки вас сплавить.

– И не надейся, – кажется, звучит и жёстко, и мстительно, но мне сейчас без разницы на тонкую душевную организацию Георгия Ивановича.