Шрифт:
— Господи! Что за манеры, юная леди?
— Но, мамочка…
— Просто потерпи. Бога ради!
Теплые пальцы мягко раскрывают ее ладонь. Поглаживают линии и холмики. Ева уверена, что эта крепкая рука может причинять боль, но сейчас ее обладатель действует нежно и осторожно.
Кожу ладони покалывает. Мысли в сознании врезаются и распадаются на непонятые фрагменты.
Забывается в их изобилии.
Глава 22
Ехидно улыбаясь, девочка выливает красный соус на блестящее золотое платье Ирины Кругловой.
— Ева! — восклицает Исаева. — Боже, мне так жаль… Сейчас же извинись!
— Не стану! Никогда не буду! Она плохая!
Еву крайне возмущает, что мама не замечает того, что Круглова над всеми насмехается.
— Перестань!
— Она плохая. Плохая! Плохая! Плохая!
— Перестань немедленно!
— Мне не нравится, что вы приходите к нам в гости, — запальчиво выдыхает девочка. — Никто в этом доме не хочет с вами дружить. Я уж так точно не буду!
— Почему же? — натягивая снисходительную улыбку, спрашивает Ирина Петровна.
— Потому что у вас злые глаза и жестокие шутки! — Ольга Владимировна грубо дергает дочь за плечо, но девочка вырывается и продолжает высоким подрагивающим голосом. — Мои папа и мама рядом с вами ведут себя странно. Я не хочу, чтобы они были такими!
Когда Ева чувствует, что готова заплакать, происходит смена декораций. Новый фрагмент воспоминаний вырван из школьного двора. Тяжелые косы лежат поверх белой плотной блузки. Ветер играет с пышными бантами и подбрасывает мятую ткань школьной юбки.
Девочка откручивает крышку на бутылке с водой, но отпить не успевает. Ее останавливает заявление одноклассницы, которую она мысленно представляла своей новой подругой.
— Мой папа сказал, что твой папа бандит. Он сказал, мне лучше с тобой не дружить.
— Что-что?.. Что он сказал?
— Твой папа бандит, — простодушно повторяет Ульяна.
Маленький кулак Исаевой с яростью врезается в скулу Варламовой. Прочесывая ногтями кожу, она зарывает пальцы в ее светлые волосы и тянет их на себя.
— Лгунья! Не смей больше так говорить! Никогда! И дружить я сама бы с тобой не стала, — никто из детей не пытается ее остановить, напуганные и шокированные внезапной агрессией. — Кому захочется дружить с такой врухой? Никому! Слышишь меня?
Все слышали. Не только Ульяна Варламова. Она стала первым сотворенным руками Евы Исаевой изгоем общества.
Толчок. Перемотка.
Пальцы порхают по черно-белым клавишам фортепьяно.
— Не так быстро, девочка, — останавливает Еву педагог, придерживая за локоть. — Торопясь, ты портишь мелодию до неузнаваемости. Пьеса «Грезы» — легкая, воздушная и спокойная, подобно человеческим мечтам.
— Мои мечты не такие занудные, как у Шумана[1]. Sorry!
Женщина, сохраняя невозмутимую моральную устойчивость к дерзким высказываниям девочки, прижимает перемычку очков вплотную к переносице и решительно кивает.
— Давай еще раз. Легко, невесомо…
Резкий удар по клавишам. Мелодичный, но стремительный перекат. Идеальная последовательность нот, но абсолютно недопустимое звучание.
Порывистый вздох педагога, бессильно застывшей у фортепьяно.
— Абсолютно не то… Остановись, девочка.
Только этого и ожидающая, Ева резко обрывает мелодию.
— Плавно, легко, неторопливо…
— Может, вы просто скажете маме, что это не мое?
Женщина смотрит на девочку долгим пристальным взглядом. И Ева практически уверена, что добилась своего, когда та кивает и направляется к двери.