Сон опять не шел. И всегда после таких случаев есть хотелось — сил нет.

Кухня располагалась в хозяйском доме. А там — недоеденные с ужина пирожки с капустой, луком и морковкой. Кален весь день шинковал овощи, а Огар-ла готовил тесто…

Решившись, он встал, оделся, бесшумно пересек двор, умудрившись даже ничего не задеть, миновал хозяйский коридор, и уже хотел прошмыгнуть на кухню, как увидел нечто странное — дверь, которая обычно была заперта. Кален все гадал, что же за ней находится?

Любопытство пересилило здравый смысл и голод. Приговаривая про себя, что он всего лишь одним глазком заглянет в щелочку приоткрытой двери, Кален направился в противоположную от кухни сторону. Вдруг там кладовая? Наверняка, ничего интересного, но все же…

За дверью оказалось интересно. Такого количества пузатых склянок на столе он не видел в жизни. У некоторых склянок из горлышка торчали какие-то трубки; стояла спиртовая горелка — такую же использовал у себя Огар-ла для приготовления особых блюд; громоздились банки с неизвестным содержимым, а шкаф… В шкафу тоже стояли банки. Вот только… Кален с ужасом рассматривал их содержимое, в котором признал нечто похожее на пальцы, глаза, сердце, печень, язык… Неужели человеческие? Он так растерялся, что попятился назад, оступился, неловко взмахнул рукой и…

Что-то упало и разбилось.

Бросившись поднимать осколки и молясь про себя, чтобы его за этим делом не застала хозяйка, он в какой-то момент поднял глаза, чтобы отдышаться и понял, что уже поздно. Черная парча юбки, оказавшаяся у него перед глазами, могла принадлежать только ей.

— Ты хоть знаешь, что разбил, дурень?

Голос у нее не строгий, нет. Но Кален знает, что когда она так говорит — не жди ничего хорошего.

— Простите, госпожа… — оказывается, он задел еще один пузырек — темно- коричневая лужица с едким знакомым запахом из детства растеклась по дощатому полу. — Этого больше не повториться, госпожа…

— Последний пузырек. Все, что у меня оставалось, Кален, все! — Не обращая внимания на его извинения, продолжала хозяйка. — Чем я по твоей милости должна лечить больных, а?

— Но… как бы… можно же приготовить новый?

— Можно. Чем пахнет?

Кален принюхался. Сладко. Терпко. Как в детстве, когда мама лечила…

— Это… как бы… солодка?

— Без «как бы». Просто солодка. А ты умеешь удивлять. Как догадался?

— Помню запах с детства.

— С детства, значит… Может, ты еще знаешь, что солодка у нас не растет?

Да. Это лекарство было дорогим. Он помнил, как мама отдала последние тори, чтобы его купить, когда Кален задыхался от кашля. Потом работала за троих, пока сама не слегла…

— Не растет, госпожа.

Низко опустив голову, он руками сгребал к себе осколки, не замечая, как на пол капают алые капли.

— Хватит!

Кален остановился. Но голову поднять так и не решался.

— Толку от тебя… — голос у хозяйки по-прежнему строгий, но незлой. — Марту попрошу, она уберет. Держи! — на руки Калену упал кусок чистой белой ткани. — Порезы промокни.

Он поднялся с колен, торопливо промакивая узкие влажные полосы на ладонях, которые только сейчас начали ныть и болеть.

— Этим намажешь после. — В руку, обмотанную тряпкой с алыми пятнами, опустилась маленькая коробочка. — А завтра в качестве наказания поедешь со мной на ярмарку. Верхом! И только попробуй заболеть.

Покивав и поспешно выйдя из комнаты, за спиной Кален услышал тихую ругань госпожи.

Громкая ругань, доносившаяся сверху, начала порядком надоедать.

Время близилось к обеду, и Халина надумала запечь замаринованную вчера вечером курицу для Маркела. Грузный, неповоротливый деревенский староста, живший бобылем, частенько наведывался к вдове, нахваливая умение готовить жирные разносолы и поддерживать угодную ему беседу.

А нанести ей визит сегодня повод был более чем достаточный…

Скользкая, благоухающая чесноком курица едва не выскользнула из рук, когда Халина услышала, как наверху, в комнатке, сданной недавно пришлым молодым, сначала завозились, затем затопали, а после монотонный разговор и вовсе перешел в ругань и крики.

Сказать по правде, вдова ожидала, что утром придется нанести визиг Фину — местному конюху, чтобы заказать у того гроб. Простенький, из сосны. Потому что Халина не сомневалась: девка долго не проживет. С высоты своего опыта и наблюдательности она сразу заметила неестественный яркий румянец на щеках в сочетании с общей бледностью кожи, воспаленные глаза, потрескавшиеся губы. Во время Второй Лютой войны она пользовала больных и раненных, потому знала, как выглядит человек, готовящийся ко встрече с Богиней.