Но девка, вопреки всякому здравому смыслу, похоже, и не думала помирать. Ее звонкий, полный силы и жизни голос соловьем разливался по дому, заглядывая в уголки, проникая в щели. Определенно, умирающие так не щебечут.

Когда вдова, разгоряченная пламенем огня в печи, насадила курицу на вертел, на втором этаже, по всей видимости, тоже стало «жарко». Теперь слышались не только крики, но и звон разбиваемой посуды.

Ничего! Она еще посмотрит, найдется ли у молодых наглецов достаточно золотых тори, чтобы оплатить внушительный счет, который, несомненно, она выставит им за порчу имущества. А не найдется — еще лучше. К тому же, если подтвердятся опасения, Маркел обещал обставить это дело так, будто именно Халина помогла стражам Спокойствия. Возможно, ее даже представят к награде!

В этот момент наверху снова что-то грохнуло, и в сметанный соус с пряными травами, взбиваемый вдовой, осыпалась труха с потолочной балки.

Вдова неприлично выругалась.

Чем они там занимаются, интересно?

Кувшин для умывания пролетел над головой Терри и разбился вдребезги, встретившись со стеной.

— Гвен! Хватит! Прекрати, что ты делаешь?

Следом за кувшином в полет отправился жестяной тазик для умывания. Гведолин смутно помнила, как в него медленно, капля за каплей, стекала ее кровь…

— Пытаюсь достучаться до твоей совести!

— Ай! — Терри снова нырнул за кресло. — Можно стучать не так громко, хотя бы!

— Тише — бесполезно. Ты все равно меня не слышишь!

— Ладно, давай сначала. Что ты хочешь услышать?

— Правду! Скажи мне правду, Терри, и клянусь Водой, я от тебя отстану. Я чувствую, что ты врешь. Не знаю, как это объяснить, но сегодня утром я проснулась и поняла, что чувствую все.

— Все?

— Да, Терри, все. Я слышу, как воробьи, радуясь весне, чирикают на ветках сирени через дорогу от дома вдовы. Слышу, как вдова тихонько напевает себе под нос крестьянскую заунывную песню и готовит курицу с чесноком и приправами. Я чувствую запах трав отсюда и могу сказать название каждой. Я знаю, что нога больше не болит, хотя и зудиг навязчиво, не больно, скорее — щекотно. Наконец, я слышу, как стучит твое сердце, Терри.

Из-за кресла послышался сдавленный смешок.

— Оно стучит как-то по-особенному?

— Да. Учащенно. Нервно. Так бывает, когда человек чего-то боится. Или врет.

— На себя посмотри! Что ты творишь? Любой бы испугался на моем месте!

Да что он о себе вообразил? Гведолин никогда не дралась с другими девчонками или мальчишками в работном доме, но тут ей захотелось врезать Терри.

Словно в угоду ее желанию в окно ворвался сильный ветер, скинул с подоконника и отшвырнул в сторону кресла глиняный горшок с геранью.

Гведолин покосилась на окно — окно было закрыто. Даже легкие занавески не колыхались от сквозняка.

Ужас неестественности происходящего охватил ее — от корней волос до кончиков пальцев на ногах.

Неправильно, невозможно. Так не должно быть!

Но так есть.

Мгновения задумчивости хватило, чтобы Терри, отбросив кресло, ястребом кинулся на нее, скрутил руки за спиной и повалил на кровать.

Гведолин хотелось выть, смеяться и плакать одновременно.

Потом ее начало трясти.

Она то рыдала, уткнувшись в плечо Терри, то хохотала от души, утирая теперь уже набежавшие от смеха слезы.

Все это время Терри гладил, успокаивал, утешал. Когда она, вымотавшись донельзя, как наигравшаяся с добычей кошка, свернулась калачиком на кровати, Терри тихо произнес:

— Ты права. Я обманул тебя. Прости.

Она ждала этих слов. Чувства, обострившиеся до предела, не могли подвести. Не в этот раз.

— Я знаю, — голос ее звучал глухо, устало. — Расскажи.

Отвернувшись от нее, Терри уставился на стену.

— Проснувшись утром, ты спросила, почему у тебя на пальце нет кольца. Знаю, ты не намекала на то кольцо с аметистом, про которое я рассказывал. Но заметила, что для обряда я обязан был надеть кольцо — любое, пусть даже деревянное. Так положено. А я, признаться, совершенно об этом забыл…

— Мы не женаты, да?

Терри шумно сглотнул.

— Нет, Гвен, не женаты.

— И ночь не приходили жрицы, которым ты отдал свои последние сбережения?

— Не приходили.

Вот она — святая правда. Если бы у Гведолин были силы, возможно, она снова принялась бы швырять мебель и бить утварь. На тумбе еще осталось достаточно стеклянных пузырьков. Но сил не было, лениво было пошевелить даже пальцем. Потому она лишь сипло спросила:

— Тогда зачем? Для чего ты устроил весь этот спектакль? Неужели, только ради… но это же глупо, Терри!

— Глупо? — Он, наконец, отмер, повернулся к Гведолин и, повысив голос, повторил: — Глупо? Тогда посмотри на это!

Бесцеремонно задрав длинную сорочку, Терри бережно обхватил ее больную ногу и принялся разматывать бинты.

Гведолин не пыталась вырваться. Признаться, с тех пор, как она проснулась и обнаружила, что кроме легкого головокружение, тошноты и покалывания в ноге у нее ничего не болит, она сама хотела размотать бинты и посмотреть. Но боялась. Страх, с которым она не смогла справиться, перешел в ярость, ярость — в крики и бросание предметов в так некстати попавшегося под руку Терри.