А еще он заставлял меня ревновать, и это я тоже понимала. Все эти нарочитые объятия с Маринетт, целования ее руки, улыбки и нежные взгляды, которыми так щедро делился со своей фавориткой Его Величество. Я отворачивалась или напускала на себя непроницаемый вид. Все эти изъявления чувств были мне неприятны… поначалу. Но когда я задумалась о той странной разнице, которая существует между нежностью монарха к другой женщине и тем, что он в то же самое время не подпускает ее к себе слишком близко, ревность начала угасать. И в моем замечании сегодня, когда мы сели в сани, не было цели задеть графиню или короля — я даже надеялась, что он позовет ее с собой. Тогда бы я сейчас могла просто насладиться прогулкой, а не бороться с желанием достать руку из муфты или же просто посмотреть на государя с благодарной улыбкой.

— Что вас угнетает, Шанни?

— Ничего, государь, — ответила я, наконец, повернув к нему голову. — Я просто наслаждаюсь прогулкой. Только и всего.

— Хорошо, — не стал настаивать монарх.

Из-за череды кустарников вынырнуло большое поле, давно очищенное от того, что росло на нем, и стала видна далекая деревня, стоявшая на другом его краю. Дома слились в черную полосу, над которой повисло облако из дыма, шедшего из труб.

— Какой чудесный пейзаж, — заметила я. — А если еще пустить одинокие сани по полю, которые везут крестьянина домой, то вышло бы и вовсе примечательно. Не находите, государь?

— Я заказал картину, — сказал он вместо ответа на мой вопрос. Я снова поглядела на короля, но уже с нескрываемым любопытством, и он продолжил: — Это сцена из легенды про Сиэль. Хочу, чтобы приятные воспоминания о прошедшем лете были запечатлены на холсте. Говорят, тот художник, которому я отправил заказ, хорошо рисует по памяти.

— Элдер Гендрик? — спросила я со всё возрастающим изумлением.

— Да, кажется, так, — кивнул Его Величество. — Дренг хвалил его, и я отправил графа с пожеланием написать мне такой вот сюжет.

— Его сиятельство — великолепный мастер, — машинально отозвалась я. — Он жених моей сестрицы, по весне они поженятся…

— Надо будет отправить им поздравления, — рассеянно произнес король, и мы в который раз замолчали.

Но в этот раз ненадолго. Его Величество бросил на меня взгляд:

— Шанриз, я кое-что хотел сказать вам до того, как об этом будет объявлено. — Я насторожилась. — Завтра я объявлю о скорой свадьбе моей сестры. — Теперь я ощутила недоумение. Замужество принцессы никак меня не задевало. — С Ришемом, — продолжил государь, и вот тут я остановилась и развернулась к своему спутнику: — И, как сами понимаете, его светлость вернется ко Двору. Я не желаю, чтобы существовали какие-то домыслы об этой свадьбе, потому герцогу появится, не как обвиняемый, а как глава герцогства Ришемского. Это означает…

— Что он признан невиновным, совершенно оправдан и одарен королевской милостью, — глухо произнесла я.

— Шанриз…

Я отрицательно покачала головой, отвернулась и зашагала прочь, не слушая призывы Его Величества. Новость была до того дикой в своей несправедливости и возмутительности, что мне нужно было время, чтобы совладать с собой. Как же живо в эту минуту мне вспомнилось унижение, которому подверг меня герцог. Я будто вновь оказалась в его власти, и чувство беспомощности, владевшее мной тогда, обрушилось на плечи сейчас, придавив непомерной тяжестью.

Если бы дело касалось только оговора, едва не стоившего нам чести, а может, и самой жизни, я бы смогла собрать волю в кулак и стоически принять новость. Но Ришем опоил меня, хотел обесчестить, погубить! Я могла понять стремление его светлости прикрыть преступление принцессы, потому что от этого зависело слишком многое для него. Но не то, что он хотел сотворить со мной. Только не его подлость и низость, только не это!

И что же? Ничего! Нибо Ришем вновь приближен, обласкан и может творить свои непотребства дальше?

— Ни минуты не останусь во дворце, — мотнув головой, произнесла я вслух. — Ни минуты!

— Еще как останетесь, — зло отчеканил король, и я стремительно обернулась к нему.

Я отрицательно покачала головой, отвернулась и зашагала прочь, не слушая призывы Его Величества. Новость была до того дикой в своей несправедливости и возмутительности, что мне нужно было время, чтобы совладать с собой. Как же живо в эту минуту мне вспомнилось унижение, которому подверг меня герцог. Я будто вновь оказалась в его власти, и чувство беспомощности, владевшее мной тогда, обрушилось на плечи сейчас, придавив непомерной тяжестью.

Если бы дело касалось только оговора, едва не стоившего нам чести, а может, и самой жизни, я бы смогла собрать волю в кулак и стоически принять новость. Но Ришем опоил меня, хотел обесчестить, погубить! Я могла понять стремление его светлости прикрыть преступление принцессы, потому что от этого зависело слишком многое для него. Но не то, что он хотел сотворить со мной. Только не его подлость и низость, только не это!

И что же? Ничего! Нибо Ришем вновь приближен, обласкан и может творить свои непотребства дальше?