– А потом?

– Господин Щуман, эта девочка вас заколдовала, что ли? Вы ведь, кажется, не впервые сталкиваетесь с подобным. Не мне вам рассказывать, как поступают с отработанным материалом.

Щуман резко кивнул. Поддёрнул рукав, посмотрел на часы на правом запястье и щёлкнул по квадратному стеклу экрана.

– Кофе с имбирём и биографию Яны Каминовой. Четыре эпизода. Самое раннее, последнее перед арестом и что-нибудь, эмоционально окрашенное ярче прочих.

Стараясь не думать о том, как сама Яна недоумевает, нервничает, злится, расхаживая по допросной, Арсений поднялся в свой кабинет, устроился на кожаном диване и развернул планшет.

– Покажите мне ваше прошлое, госпожа Каминова, – пробормотал он, кладя под язык капсулу энергетика и откидываясь на мягкую спинку. – Покажите…

***

Ночная нянька обхватила вопящую черноволосую девчонку поперёк живота и поволокла к выходу. Та визжала, вертелась, вырывалась, а напоследок смахнула со стола очки директрисы. Под вопли «Чертовка! На опекунство завтра же!» нянечка выбежала из кабинета с пятилетней безымянкой на руках.

Дежурная, которой сдали девочку, промучилась с крикуньей до рассвета, отчаялась и отвела её в пустующую карантинную спальню. Пнула, включая, старый обогреватель и, отцепив девчонку от своего подола, вышла вон. Это было ошибкой. Безымянка не желала затихать и перебудила весь дортуар за стеной отчаянным криком: «Отдайте!» Дежурка, ворвавшись в спальню, вцепилась ей в плечи и затрясла, истерично приговаривая:

– Сейчас же пойдёшь на улицу, если не прекратишь! Чего ты орёшь? Ну чего ты орёшь?!

– Отдайте! Отдайте!

Щёлкнув щеколдой, воспитательница, спотыкаясь, выгнала девочку на балкон. Та поскользнулась на ледяной луже, в которую вмёрз поломанный веник, растянулась на кафеле и заревела ещё громче.

– Ну заткнись ты наконец!

– Отдайте!

Дежурная хлопнула дверью и снова задвинула щеколду. Крик, приглушённый двойной рамой, стих, но безымянка не собиралась сдаваться. Поднявшись, принялась колотить по рамам и стеклу. Стекло пошло трещинами.

– Ах ты дрянь!

…После укола успокоительного девочка уснула. Глядя на съёжившуюся в кровати безымянку, директриса детприёмника бросила раздражённой, измотанной воспитательнице:

– Поставьте её первой в очередь. Мы тут все с ней свихнёмся. Пусть заберут в семью побыстрее.

– А что делать с её материалами?

Директриса осторожно, двумя пальцами подняла с тумбочки потрёпанную погремушку. Та сухо затрещала пластмассовыми шариками, искусанными десятками крошечных зубов.

– И как это она умудрилась не забыть это после обнуления?.. – склочно пробормотала дежурная.

– У некоторых детей случается. Обнуления действуют плохо. Генетика, – ответила директриса. – Вы посмотрите, какой у неё взгляд осмысленный. И характер вполне сформирован. У нормальных нулёвок такого не бывает, тем более у тех, кому ещё даже имени не дали. Ладно, Ираида Семёновна, идите, поспите. И напишите в отдел попечения, пусть подбирают семью срочно! Если повезёт, к обеду от неё избавимся.

Дежурная кивнула. Директриса поджала губы:

– Хуже, если это в ней сохранится. Всю жизнь будет мучиться. Остатки прежних личностей наслаиваются, копятся, противоречат друг другу… Ничего хорошего.

***

В дверь настырно, пронзительно позвонили. Вздрогнув, Яна подхватила рюкзак и, уже не выбирая, смахнула со стола всё, что оставалось: синюю ручку в прозрачном корпусе, обгрызенный колпачок, черновики по алгебре, жвачку, гигиеническую помаду… Когда она подбежала к узкому голому окну, мать уже здоровалась с рейдовиками; из прихожей доносились голоса, топот и знакомый шорох брезента.

В громадных брезентовых баулах рейдовиков пропадало всё: блокноты, фотографии, исписанные салфетки… Как-то Яна решила сохранить блистер от таблеток – тёмно-зелёная прозрачная пачка переливалась на свету и приятно пахла мятой, – но во время очередного рейда изъяли и её.

– Почему? По какому праву? – горячо, зло отчеканивала она, словно раздавая пощёчины. Мать, загоняя Яну в соседнюю комнату, мелко кивала и стелилась перед рейдовиками, Ира ревела, цепляясь за её рукав, а мужчины в форме бесстрастно застёгивали сумки и уходили из квартиры, чтобы вернуться через месяц и забрать новые накопившиеся материалы.

Тем вечером, сидя на полу в комнате матери, Яна долго не могла унять бессильную злобу – сначала плакала, потом молча, невидяще, опухшими глазами пялилась на осколки разбитой рейдовиками стеклянной кружки. Очнулась, когда мать вошла, чтобы собратья на работу: под её тяжёлым ботинком хрустнул самый большой осколок. «Это я, – подумала Яна. – Это все мы. Как осколки под их ботинками». Через неделю после того случая она впервые побывала на чёрном рынке, где торговали материалами.

…Услышав шаги, направлявшиеся к её двери, Яна подбежала к подоконнику. Самое ценное уже лежало в рюкзаке; на столе, для отвода глаз, остался облупленный горшок с алоэ и шелуха от семечек – если рейдовики увидят, что за месяц она не обзавелась никакими материалами, это может вызвать подозрения.