Яна в последний раз оглядела свой закуток: стол, кровать, крючок со свисавшей с плечиков школьной формой; на тумбочке – съехавшая стопка книг с торчащими закладками и карандашами. Книги почему-то не изымали – почти никакие, кроме, разве что, стихов. Но Яна и не знала, что такое стихи.

Схватившись за щеколду, она вспомнила, что под матрасом остался вчерашний рисунок Ирины. Но за дверью уже звучал голос матери:

– Две комнаты. Две. Там детская… Яне семнадцать, Ирине семь… Да, их почти одновременно ко мне приписали…

Яна выбила щеколду из паза – на пальцах остались сухие чешуйки краски, – распахнула окно и влезла на подоконник. Прыгать было невысоко, коричневые цветы под окном пружинили не хуже мата. Она прыгала в них уже почти три месяца, а цветы не мялись. Что за сорт? У – упорство…

– У – упоротость, – пробормотала она и спрыгнула вниз. Набитый рюкзак крепко стукнул по спине. Покачнувшись, Яна ухватилась за угол стены, подтянула лямки и помчалась к заброшенному парку, за которым начинался чёрный рынок.

***

– Ну? Едешь?..

Яна обернулась. Позади, в красном зареве, стоял город; в окнах горели утлые искорки ламп. Впереди чернела река – ветер разносил по ней запахи ила, гнили и влажных камней. Где-то на горизонте мутная блестящая вода сливалась с небом.

Катер уже покачивался у причала. На нём не было огней, и понять, что он здесь, можно было только по слабому рокоту и плеску.

– Что ты сказал им обо мне?

– Что ты умеешь хорошо прятать вещи. Выжидать. Торговаться. Им нужен человек, чтобы работать на складе вывезенных из Оссии материалов – ты подходишь отлично.

– У меня нет денег на дорогу.

– Я сказал, что ты отработаешь билет на том берегу.

Яна сжала ладонь и до крови укусила костяшки.

– Я смогу вывезти сестру? Потом?.. Когда-нибудь?..

– Может быть. Решай быстрее!

– Ты сам едешь?

– Не кричи! – Он схватил её за руку и заозирался. – Хоть соображаешь, что будет, если нас обнаружат?!

– Ты едешь? – срывающимся голосом повторила Яна, чувствуя, как вибрирует всё внутри.

– Неделю назад уплыла другая лодка. Они не добрались до Ерлина – может быть, потерпели крушение, может, их заметили на границе…

– Ты боишься?

Рокот катера стал громче. Плеск усилился, и на корме загорелся крошечный, как светлячок сигареты, сигнальный огонь. Сходни заскрипели.

– Ты едешь, Каминова? Едешь или нет? – отчаянным шёпотом спросил он.

Яна снова оглянулась.

Вдалеке дремал молчаливый, холодный Лазов. А по ту сторону ледяной воды, невидимые за туманом и расстоянием, стояли другие города, где не изымали воспоминаний и материалов, не обнуляли людей. Самым близким из них был Ерлин – столица соседней с Оссией Ерлинской Империи.

…В дремлющем, мрачном Лазове спала Ирина.

Сходни, чавкая, поползли прочь от берега.

– Ну! – как сквозь вату услышала Яна. – Решай!

Она закусила губу и надавали кровившими костяшками на глаза – до боли, до багровых клякс под веками.

Огонёк на корме погас.

– Отплываем, – донеслось с палубы. – Вы садитесь?

***

Яна с криком вскочила и принялась ощупывать постель. Снова снилось то же. Это воспоминание приходило каждую ночь после изъятия нематериалов.

– Чего вопишь? – На пороге, отодвинув ширму, заменявшую выломанную дверь, стояла мать. На ней была водолазка с высоким воротом и старые джинсы – видимо, ещё не раздевалась после смены; мама работала дежурной в детприёмнике. – Иру разбудишь.

Яна сглотнула и тяжело дыша, как после отчаянного бега, выговорила:

– Опять этот сон.

– А.

Мать подошла, неловко похлопала её по спине.

– Сходи к врачу. Пусть выпишут успокоительное.

– Нет. Некогда, мам, – пробормотала Яна, сцепляя руки, чтобы унять дрожь. Ей всегда становилось не по себе, когда в матери проглядывала человечность.

В своей кровати закопошилась Ира. Мама вздохнула, оттянув горловину водолазки, будто не хватало воздуха.

– Я её успокою. Ты иди, ложись, – выдавила Яна.

– Тебя бы кто успокоил. И образумил, – поправляя смятую простынь, ответила мать. – Утром рейд, помнишь? Не смей ничего прятать.

Яна кивнула. В голове тут же защёлкало, что можно оставить рейдовикам, а что надо убрать сейчас же. Больше всего на рынке, конечно, дадут за дневник, за очередные три странички.

Дождавшись, пока мать выйдет, Яна подбежала к столу и под хныканье сестры вытащила из-под учебников исписанные клочки кальки. Скатала их в шарики и уже засовывала под стельки ботинок, когда ширма снова отодвинулась. Яна вздрогнула, резким движением отправив ботинки под кровать. Мать, просунув голову в комнату, попросила: