– Сходи завтра перед школой со мной на участок. Там ночью опять собирались. Окурков полно, осколков… Надо убраться. А ты чего это сидишь там?

– Уронила… карандаш… Сейчас подниму. Я схожу завтра с тобой, конечно…

Мама, кивнув, исчезла. Яна запихнула ботинки поглубже и на цыпочках приблизилась к кровати Иры. Прошептала:

– Чего плачешь, Ириска?

Сестра вздохнула во сне. Яна положила ладонь ей на лоб, пощупала запястья.

– Шш…Шш…

Сон накатывал тяжёлыми, отупляющими волнами. Продолжая мурлыкать что-то успокаивающее, она подоткнула сестре одеяло и забралась в собственную постель.

Не надоело со мной возиться?

Я запрещаю входить и верить!

Перед глазами проходят лица;

Все вы под маской людей как звери.

– Яна Андреевна.

Яна вздрогнула и подняла голову. По глазам резанул пронзительный белый луч. После двух недель, во время которых тьма её прибежища чередовалась в серостью допросной, яркий свет вызвал слёзы. Она сощурилась и, сморгнув, разглядела в проёме двери знакомый силуэт. Скривившись, выплюнула:

– Не надоело со мной возиться? Небось вам и самому хочется отдохнуть.

– Яна Андреевна, я хотел пригласить вас на ужин. Но если вы устали…

Она нервно расхохоталась, обхватив себя руками. Устала!.. Да она уже перестала ощущать себя человеком в этой промозглой камере-боксе без света, практически без нормальной пищи.

Щуман уязвлённо пожал плечами:

– Если вам не хочется…

– Да вы издеваетесь, – вытирая глаза, пробормотала она. Поднялась с койки, пошатнулась и схватилась за стену. – Чтобы я пропустила ужин… С чего такая щедрость, господин Щуман?

– Мы с вами немало времени провели вместе – и всё в официальной обстановке. Я хочу узнать вас получше, Яна.

Он не добавил привычного «Андреевна» – Яна уже выучила, что это значит: Щуман пытается вызвать её на откровенность, спровоцировать на дружелюбие. В этот раз ей захотелось сыграть по его правилам. «Всё дело в камере, – сказала она себе. – Кто угодно, просидев тут без неделю, согласится на что угодно, лишь бы выйти».

– Идёмте? – спросил, слегка улыбнувшись, Арсений.

«Он ещё улыбается, мерзкая редиска».

– Идёмте. – Яна криво усмехнулась и тряхнула спутанными, грязными волосами. – Но имейте в иду: в ресторане с такой дамой вас засмеют.

– В моём кабинете отличный душ. Я попросил приготовить для вас одежду. Надеюсь, вам понравится.

…Размышляя, какую пакость Арсений задумал на этот раз, Яна всё-таки не могла отказать себе в удовольствии как следует намылиться, вытравить из-под ногтей черноту и избавиться от въедливой вони жавеля, насквозь пропитавшей камеру.

Она с наслаждением вымыла волосы шампунем – впервые на её памяти это было не разведённое в воде мыло, а настоящий густой ароматный гель. Яна вспомнила, как рассматривала витрины парфюмерных и галантерейных магазинов – изящные вещи, которые в них продавали, не были запрещёнными, но подлежали изъятию в первый же рейд. «Зачем покупать, если всё равно заберут», – говорила мать и тащила её прочь от стекла, за которым переливались бледно-розовые пластмассовые флаконы духов, холодно блестели баночки с кремом, сияли глянцевые упаковки мыла, пенилась соль для ванн… Да и сложно было представить всё это в их ванной – с чёрной плесенью по углам, с разбитым белым кафелем над эмалированным корытом, с зеркалом в точках и трещинках, с деревянной, набухшей от влаги полкой, где мать хранила бритву, хозяйственное мыло, бинты и ножницы…

Но здесь, в ванной комнате рядом с кабинетом Арсения (какая роскошь, господин следователь!), все эти бутылочки, коробочки и флаконы смотрелись как влитые: они отражались в блестящей чёрной плитке, на них искрился мягкий свет от встроенных в потолок ламп, а тёплый душистый пар крошечными каплями оседал на их стеклянных боках и точёных крышечках.

Выбравшись из-под тугих горячих струй, Яна почувствовала себя гораздо лучше. Она словно смыла с себя скорлупу многодневного затворничества и впервые с тех пор, как Щуман вошёл в камеру, опомнилась. С чего такая щедрость? Что он намеревается устроить для неё?

Нервничая, она кое-как обтёрлась бумажными полотенцами и застыла, глядя на свою водолазку. Даже здесь, в этом царстве пара, сквозь ароматы мыла и горячей воды пробивались запахи пота, грязи и дезинфицирующих средств. Надеть эту пропотевшую, пропахшую одежду на чистое тело?.. Яна замерла, не зная, что предпринять. Может быть, хотя бы сполоснуть, как следует выжать и пойти в мокром?..

Так она и сделала. Сунула водолазку под кран, набрала в ладони жидкого мыла и наскоро выстирала, выжала и натянула на влажное тело. И увидела себя в зеркале.

Нет. Так выходить отсюда ни в коем случае нельзя. Мокрая ткань облепила тело, слишком откровенно подчёркивая силуэт. Особенно грудь. Яна растерялась и покраснела. Теперь у неё точно нечего надеть; а сидеть здесь до тех пор, пока не обсохнет… Закусив губу, она огляделась: может, есть какая-нибудь батарея?..

Батарея была – блестящая, хромированная, источавшая сухое тепло, но совершенно холодная сама по себе. Зато на полке под ней Яна обнаружила водонепроницаемый пакет с маленькой белой этикеткой. «Выходной комплект», загадочно значилось на ней. Хотя что тут загадочного – ясно как день. Надеясь только, что вкус у Щумана окажется адекватным, а не каким-нибудь извращённо-утончённым, Яна разорвала упаковку и вытряхнула оттуда…