За что мне все это?

Чем я так прогневил небеса?

Никогда не делал ничего плохого, разве что жил в свое удовольствие, стараясь не особо обременять себя мыслями о других людях... Но разве же за такое наказывают? Особенно столь изощренным способом.

Писклявый комок продолжает подавать голос.

– Ну чего тебе опять надо?
– спрашиваю я, хватаясь за голову.
– Я и так скормил тебе целую бутылочку этой молочной бурды, которую твоя мамаша сцеживает из своего вымени. Уймись уже, черт в...
– замолкаю, смутившись под детским взглядом. Таким внимательным и открытым...
– Блин, ну чего ты ревешь? Хватит уже.
– Луплю кулаком по дивану, и девчонка заходится в еще более отчаянном плаче.
– Зажимаю уши ладонями, в три больших шага пересекая пространство квартиры, и рывком распахиваю входную дверь.

– Уйми уже своего младенца!
– кричу спокойно сидящей на лестнице горе-мамаше.
– Почему она снова орет?

– Это ты орешь, - парирует она с невозмутимостью сфинкса, - а Ангелике пора менять памперс. Можешь заняться этим, раз уж нам с Лэсси нельзя входить в квартиру.

Ребенок кричит все громче, а старуха Трёстер, верно, подслушивает за дверью.

– Иди уже в дом, - цежу сквозь стиснутые зубы.

– А собака?
– спрашивает она.

– И чертова собака пусть тоже заходит.

– Спасибо.
– Девица подхватывается на ноги, порывается в мою сторону и на секунду, но я ощущаю ее губы на своей щеке. Горячие, скользнувшие чирком губы своей безумной оккупантши... Даже прошлый, насильно вырванный поцелуй в губы не был таким... приятным. Боже, это полная лажа, пора сматывать удочки из этого сумасшедшего дома!

Что я и делаю тремя минутами позже, подхватив свои вещи и захлопывая за собой дверь.

Коллега по джаз-бэнду весь вечер подкалывает меня насчет унылого вида и черных кругов под глазами, интересуется, как зовут ту красотку, что довела меня до подобного состояния, и я едва сдерживаюсь, чтобы не заехать ему по физиономии.

Знал бы он, что творится сейчас в моей квартире - и вовсе живот бы себе надорвал от хохота. А мне как-то не весело...

Сначала сумасшедшая оккупантша с ребенком, а теперь еще и собака.

Кого она притащит завтра?

Африканского крокодила или гремучую кобру?

Я бы уже ничему не удивился.

Впрочем, неделю я как-нибудь перетерплю, а потом пусть берет свои деньги и уматывает на все четыре стороны.

– Эй, хочешь завалимся к Виктории и продолжим веселье?
– спрашивает меня приятель, укладывая саксофон в защитный чехол.
– Она обещала крутую вечеринку.

И я машу головой:

– Не, я пас. Пойду домой и завалюсь спать!

– Спать?!
– поигрывает бровями приятель.
– Не похоже, чтобы ты особо высыпался в последнее время.
– И с блеском в глазах: - Колись, кто поджидает тебя в теплой постельке?

– Твоя мамочка.
– Отпихиваю его рукой и ухожу прежде, чем он успевает продолжить свои неприятные для меня расспросы.

Свет в окне не горит: значит все спят, и я крадусь по собственной квартире, словно вор-домушник, замысливший недоброе... Только бы не наступить на мерзкого пса и не разбудить писклю-террористку. И вот, когда, казалось бы, полоса препятствий пройдена на отлично, и я валюсь на постель со вздохом облегчения - чья-то волосатая морда тычется мне прямо в лицо. Я вскакиваю с невольным вскриком и зажигаю ночник: патлатый монстрище лежит на другой половине кровати и глядит на меня вроде как с вопросом: «А ты чего это скачешь, словно кузнечик? Давай поцелуемся». Вот же ж...

– Убирайся с моей постели, грязная псина, - гоню я наглого ретривера с постели, и тот нехотя, но спрыгивает на пол.
– Пошел вон из моей комнаты!
– Выталкиваю его из комнаты и захлопываю дверь.

В собственном доме покоя нет! Блох, наверное, напустил, мама не горюй. Укладываюсь на самом краю и с облегчением выдыхаю... Глаза закрываются, перед ними начинают проноситься яркие картины чего-то донельзя приятного - и тут я слышу это: противное поскребывание в дверь моей спальни. Поскребывание с другой стороны, с той самой, за которой я оставил блохастое животное.

Пытаюсь абстрагироваться от монотонного, режущего слух звука, однако выходит не очень... Приходится накрыть голову подушкой. Теперь слишком душно, да и не очень-то помогает, если честно.

В этот момент дверь тихонько приоткрывается, и оккупантша произносит:

– Пусти уже Лэсси спать в твоей комнате - она так привыкла, понимаешь.

– Она хочет не просто спать в моей комнате, - отвечаю безумной катастрофе по имени Эмили, - она хочет спать в моей постели.

И слышу, как та фыркает:

– Поверь, от нее заразы меньше, чем от твоих вчерашних красоток. Просто не будь букой! Иначе ни один из нас так и не выспится.

– Я тебя убью, Эмили Веллер!
– произношу зловещим полушепотом, запуская в наглую девицу грязным носком.

Она негромко охает - просто от неожиданности, должно быть - и отзывается с наигранным ужасом:

– Чему вас только мама учила, бессовестный вы человечище: швыряться в даму грязными трусами - верх неприличия.

И я насмешничаю:

– Мечтаешь увидеть мои трусы? Для той, что видела меня без них - это весьма странное желание.