Наверное, готовится ко сну и делает прическу на завтра, думаю я, прежде чем с языка срываются слова:

— Здрасьте! А Артур, наверное, в соседней квартире, да? Извините, я перепутала.

Она смотрит на меня оценивающим взглядом почти белесых, выцветших от времени глаз, на секунду останавливаясь на моих растрепанных волосах, на голых ногах, которые совсем не прикрывает фривольный халатик, недовольно причмокивает губами и закрывает дверь.

Ну и на том спасибо. Хоть шалавой не обозвала. Хотя ее взгляд сказал это лучше любых слов.

Прохожу дальше на площадку и чувствую, как меня начинает трясти от волнения. Кажется, я таки нашла нужную дверь — и теперь мне парадоксально страшно в нее постучать. А что будет, если он не откроет? Или у него там женщина? Или какая-то дружеская вечеринка, а я тут приперлась, значит, с объяснениями и признаниями.

«Да ну!» — раздаются у меня в голове спасительные слова голосом Дениса. «Это же Артуро, пахарь и молчун! Он к себе домой только заночевать приходит, как старпер какой-то!»

Оглядываясь назад, я вижу, что солнце совсем село и уютные сумерки окутывают это странный подъезд, сглаживая даже гадостный цвет краски, которой вымазаны стены.

Ну же, Полина. Давай! Ты что трусиха? Ради того, чтобы стоять и трястись у дверей ты проехала весь этот путь и таскала булыжники на трассе?

Опираюсь о дверь, чтобы унять дрожь в коленях, стучу — раз, второй. Никто не открывает. Ещё стучу. Снова нет ответа. И снова. И снова.

Ну и ладно. Так и буду стоять здесь и стучать до утра, скорбно и печально. Все равно ехать мне некуда, не на чем, телефона для заказа такси у мня нет. Кажется, я специально оставила за собой такой вакуум, чтобы не было соблазна вернуться и передумать.

Ну, или напрошусь на ночевку к бабушке с папильотками. Скоротаем с ней ночку за девчачьими разговорами. Если, конечно, ее не одолела деменция и она умеет говорить, а то что-то у меня сложилось впечатление…

На этом месте дверь, о которую я опёрлась, неожиданно открывается внутрь, и я лечу вслед за ней, не успев опомниться, и утыкаюсь носом прямо Артуру в грудь.

Мамочки родные. Он что — открыл? Это что — действительно он? Ловлю себя на том, что, не успев опомниться, прижимаюсь к нему и втягиваю в себя его запах. Ох, черт. Голова сразу начинает кружиться, а руки — трястись еще больше.

Так, не реветь, Полина, не реветь, не будь идиоткой. Ты взрослая умная женщина, ты пришла поговорить, четко обозначит свою позицию и признать свои ошибки.

— Ты почему не открыва-ал? — слышу свой голос со стороны и в нем — какой же, блин, позор, — всё-таки звенят слезы.

— Я был в ванной. Там вода… Я не слышал.

Кажется, Артур огорошен еще больше, чем я, раз не пытается прояснить ситуацию и узнать, что я здесь делаю, а просто отвечает на вопросы.

Но и выгнать меня тоже не пытается. Что уже хорошо.

— В ванной? — отстраняюсь от него и откидываю оценивающим взглядом, совсем как моя престарелая подружка, живущая через стенку. На Артуре та самая футболка с растянутым воротом и в пятнах от масла, которая была на нем во время нашей первой встречи в городе, и джинсы. — А че ты одет тогда?

Это вопрос звучит как претензия, и я понимаю, что была бы не против, если бы он встретил меня совсем без одежды, в одном полотенце, как тогда, когда впервые принимал душ в моем доме.

— Я зубы чистил. Ещё не успел в душ.

Поднимаюсь на носки, приближаясь к его лицу — как всегда, чуть-чуть царапучая, отросшая за день щетина, тонкий шрам на губе, за которым, оказывается, стоит целая история, дыхание, слабо отдающее мятой — как же хочется попробовать его губами, с его губ. Но я держусь. Я, вообще-то, еще поговорить хотела.

— А почему так рано? Ты что, не будешь ужинать?

— Нет, — все еще ошалело смотрит на меня он. — Я спать собирался.

— Ой, нет, — говорю, пугаясь того, что прямо сейчас он отодвинет меня и пойдет воплощать свои намеченные планы. — Только не это, Артур! Не надо!

— Что — не надо?

— Не надо спать. Я же… Ну… я же к тебе приехала…

Не успеваю добавить «поговорить» — и на этом месте он срывается. Я чувствую сразу все — мяту в его дыхании на своих губах и языке, колючесть его щёк, его руки в моих волосах, а после — на плечах спине, на талии — повсюду, и то, как коленом он резко разводит мои бёдра, и я, прекращая шататься, сжимаю ими его ногу, чтобы не упасть.

Дверь! Надо закрыть дверь. Почему-то образ нашей соседки в папильотках снова предстаёт у меня перед глазами — во избежание моральных травм с любой стороны, лучше всё-таки отгородиться от посторонних. Прерываю поцелуй — такой глубокий, что первый вдох получается резким и судорожным, как у ныряльщика после кислородного голодания, откидываюсь назад — и вижу, что дверь закрыта.