— А разве не грешно оставаться с мужчиной наедине? И даже изображение мужчины может будить недостойные фантазии, нам так на уроках говорили, — удивилась Ари, глядя на массивную раму, занявшую половину окна. На портрет она смотреть почему-то не отваживалась.

— Муж — не какой-то мужчина. А избранный Божьей волей, — назидательно сказала Хильда и быстро-быстро убежала за дверь, словно не желала говорить на скользкую тему, не получив инструкций.

Ари поджала губы, копируя Хильду. Ну и что они ей сделают, если она не научится смирению? Но все же… все же тяжело под этим давящим взглядом портрета, она помнит его, не может забыть.

— Чушь! — она с вызовом уставилась на изображение, вскинув голову. Бояться портрета — это неслыханно. Не съест же он ее?

Лорд Тэним Лингрэм все так же холодно смотрел на нее с холста своими серыми пронзительными глазами. Как будто… да, они похожи на предгрозовое небо, когда на нем вдали сверкают молнии. То самое, которое она сейчас видит за окном: из открытой створки повеяло прохладой, а ей казалось, что это будущий муж издевается над нею. Весь неприступный, суровый, губы вон сжал… Интересно, а мог он правда убить всех тех женщин? Наверное, да. И этот шрам у него, на этой картине он вышел даже лучше – точь-в-точь, как у Аберраха из нянюшкиной сказки и сна Ари, только бледнее. А нянюшка же говорила, шрамы — тоже отметины судьбы. И этого судьба тоже отметила, когда поняла, что не додала что-то при рождении.

Ари поежилась. Надо его накрыть хоть одеялом, чтобы не приснился. Или… если его разрисовать, может, он перестанет ее пугать? Точно, они как-то с Бастьеном нашли старинную книгу с изображениями демонов, такими страшными, что Ари не могла заснуть и плакала. А отец, несмотря на матушкино недовольство («Портить дорогую книгу нельзя»), разрешил ей пририсовать ужасным уродам бантики и все, что она пожелает. «Сделай их такими, как хочешь, — говорил он, обнимая ее, плачущую от страха. — И увидишь, они ничего тебе не сделают».

И краски у нее найдутся, хотя уроки рисования в монастыре она не любит, никогда не может усидеть на месте и срисовывать бесконечные фрукты, цветы...

И лорд Лингрэм ей тоже ничего не сделает, как и вмиг ставшие нестрашными демоны. Ну пусть смотрит, как она пририсовывает ему рога, а красивые длинные пальцы, сжавшие эфес парадного клинка, превращаются в длинные острые когти… Стоп, это уже страшно, теперь ей кажется, что именно этими когтями он разорвал ту несчастную женщину… Нельзя, но исправить уже не получится, Ари только размажет краску, надо ждать, пока высохнет, или аккуратно соскрести чем-то…

Ари нетерпеливо топнула ногой. Да, верно, ну их, эти лапы, надо заняться лицом, хотя бы пририсовать синяк на том глазу, который она продавила на копии портрета в кабинете матушки Имельды. Но все же… все же интересно, как такой красивый человек может быть убийцей? Внешность обманчива? Конечно, Ари должна уже это понимать, нельзя верить красоте, возьми хоть ту же Аннунциату… Подлая и злобная, а красавица.

Но Лингрэм… Не такой, на этом портрете не чувствуется ни лицемерия, ни злобы. Просто человек, облеченный слишком большой властью. Возможно, он никогда не желал ее... Странно, теперь его взгляд больше не казался ни подавляющим, ни насмешливым. Просто ироничным и немного усталым.

Да что с ней такое? Что вообще можно почувствовать, глядя на парадный портрет? Ари разозлено зачерпнула черной краски и начала лихорадочно замазывать лицо, перечеркивала волевой подбородок с ямочкой, тонкие губы, чуть впалые щеки, еле заметные тени под глазами. Странно, как будто художник не смог полностью вытравить следы любых переживаний, как обычно на портретах. Что? Опять бред, какие переживания? Какая красота? Какие сомнения? Откуда у нее эта вера в то, что лорд-маршал — нормальный человек???

Ари вскочила, сорвала покрывало с кровати, набросила его на раму и свернулась клубочком на постели. Она устала, просто устала, надо поспать — и все пройдет, утром окажется, что все в порядке, что ей только приснился этот день, когда она впервые вела себя, как великосветская дама, и это ей не понравилось…

Но приснилось ей, конечно, другое. Она вновь была в захваченном пиратами замке, бежала по узким переходам и коридорам, уворачивалась от желавших схватить ее грязных рук. За спиной громко топала погоня, лязгая оружием. А Ари… нет, Ингрид, она снова была Ингрид, все еще чувствовала на горящих щеках запах Аберраха, прикосновение его грубых губ, а на боках тлели огнем синяки от его бесцеремонной хватки. Она задыхалась, но бежала все дальше, к единственному избавлению, которое ей оставалось. Скала, веками незыблемо стоящая у берега, с нее можно обратиться к богам океана. Лучше смерть, чем этот позор — быть игрушкой пирата, глумящегося над нею. Он преследует ее, желая схватить, издалека рычит что-то своему отребью, и они опускают руки, пропускают ее, дают ей выбежать на свежий воздух, наполненный запахом моря и свежестью ветра, который подхватывает ее и несет навстречу избавлению…

Вот и скала, сейчас она загадает, чтобы сгинули все обидчики, сорвется в пропасть, прямо в лапы бурных волн, и все кончится. Или она попадет к Морскому Царю и там попросит его о милости.

— Люблю непокорных, — хохотнули у нее за спиной, и даже ветер испуганно стих, перестал быть ей опорой.

Она обернулась и увидела Аберраха, издевательски смотревшего на нее глазами Лингреэма.

— Не подходи! — закричала она, отступая спиной к обрыву.

— А если подойду? — он ухмыльнулся, обнажив острые клыки.