Утром только я появился в редакции, позвонила Дина - сама разыскала, мне с этим следствием было не до нее.

– Ты где пропал?
– спросила она своим милым веселым голосом.
– Я уж думала, не в Афганистан ли улетел.

– У меня тут свое внутреннее положение не лучше, - ответил я на её шутку.
– Столько всяких проблем...

– Так я тебе помешала?

– Ну что ты. Я очень рад и благодарен тебе. А где ты телефон мой раздобыла?

– О-о! Штирлиц такой вопрос не задал бы, - уколола она меня за несообразительность. Действительно, зная мою профессию - я проговорился в Доме журналистов, где познакомился с ней накануне происшествия, - не трудно было узнать и телефон, и адрес.

– У Штирлица кругом были враги, а тебя же я к ним не могу причислить?
– парировал я.

– А к друзьям?

– Посмотрим на твое поведение.

– Так в чем же дело? У меня сегодня выходной, и я хочу, чтобы ты убедился в моей благосклонности. Хочешь встретиться?

– Я-то хочу...

– Но мамка не велит, - продолжала хохмить Дина.
– Точнее, главный редактор, не так ли?

– Нет. Но сейчас я собираюсь поехать к одному человеку по очень важному делу.

– Так возьми меня с собой. Я, знаешь, удачливая и могу помочь.

"А почему бы не взять?
– мелькнула шальная мысль.
– Гарфинкель не велика шишка, и Дину я могу представить ему как члена нашей автостоянки, а то и члена правления".

– Ну, если тебя не затруднит и ты через час подскочишь к "Беговой"...

– Договорились. Я принимаюсь за марафет. Сейчас девять десять, значит, в десять буду на "Беговой".

Радость предстоящей встречи отодвинула на задний план все проблемы и огорчения Дина понравилась мне с первого взгляда: она сидела за соседним столиком в обществе двух подружек и знакомого мне майора из журнала "Советская милиция", белолицая и голубоглазая, с пышными локонами рыжих волос с золотистым отливом - такие роскошные волосы я видел впервые. И черты лица утонченные, выразительные - только портреты писать. Одета неброско, но со вкусом: серая юбка и песочного цвета свитер, плотно облегающий её стройный стан и небольшие, по-девичьи острые груди.

В ресторан я заскочил с приятелем на часок лишь поужинать и обговорить то самое злосчастное интервью с известным летчиком, которое он предложил редколлегии. Мы оба были просто очарованы новоявленной Афродитой и почти не говорили о деле, таращили на неё глаза и мололи чепуху.

Она, разумеется, заметила наши восхищенные взгляды и тоже изредка посматривала на нас, как мне показалось, не без интереса. А когда она что-то спросила у коллеги и тот, посмотрев на меня, стал объяснять ей, в груди у меня сладко защемило.

По натуре я влюбчивый и непостоянный балбес, о чем не раз с сожалением говорила мать, пока я жил с ней до недавнего времени и не переселился в однокомнатную квартиру её любовника. Девиц у меня перебывало немало интересных, симпатичных, умных и образованных. Все они мне нравились, но не настолько, чтобы взволновать, взбудоражить, закружить в любовном водовороте, от которого, как поется в песне, и зима кажется маем - такой мне хотелось любви. А девицы попадались все ординарные, я быстро охладевал к ним: одна наскучила стремлением казаться умнее, чем на самом деле, другая - чопорностью, третья - чрезмерным увлечением косметикой - терпеть не могу девиц, которые чуть ли не каждую минуту прихорашиваются, как глупые вороны, чистят перышки. В общем, жених привередливый - и чересчур разборчивый. А жениться было пора: тридцатый год шел, и не привык я к одиночеству, к домохозяйничанию, до военного училища жил с отцом и матерью, они любили меня и лелеяли, не отказывая ни в чем - отец был летчиком гражданской авиации, летал по международным трассам, хорошо зарабатывал и снабжал нас всяким заграничным тряпьем; мать окончила пединститут, но работать не пришлось: родился я, и она посвятила себя моему воспитанию. Но в 1987 году отец погиб в Афганистане: вез туда продовольствие, и его сбили "Стингером" недалеко от Кабула. Я уже был военным журналистом, слетал на место катастрофы. Лучше бы не летал: на месте падения осталась воронка от двигателей с разбросанными по краям кусками покореженного металла. Что в гробы собрала похоронная команда, одному Богу известно - их не открывали; во всяком случае, наш я не разрешил, не вняв мольбам матери. А два года назад заболела мама. Просто простудилась, стала сильно кашлять. Я уговорил её лечь в военный госпиталь имени Бурденко, где лучшие врачи. Она полежала месяц и вышла оттуда здоровая и будто помолодевшая. Вскоре я узнал, что за эликсир поднял её на ноги и омолодил: несмотря на свои сорок восемь лет, она влюбилась. Влюбилась в лечащего врача, человека очень молодого, всего на два года старше меня. Только теперь я понял, что с отцом она не была счастливой, вышла замуж, то ли поддавшись временному увлечению, то ли по расчету, но не любила его, хотя и жили они довольно дружно, и я не знал случая, чтобы она нарушала верность. Мама была сдержанная и степенная женщина, а вернулась из госпиталя будто зельем напоенная - беспричинно веселилась, хохотала по всякому малейшему поводу, когда и смешно-то не было, и не ходила по земле, а будто парила, обретя невидимые крылья.

До гибели отца я любил мать, и её перемена поначалу не очень-то обеспокоила меня: пусть хоть в зрелые годы почувствует себя счастливой. Избранника её не видел, а сообщению, что он моложе, не придал значения. Но когда она привела его в нашу квартиру, я не только удивился, но и разозлился на обоих: разве не видит он, что в сыновья ей годится, на что рассчитывает? Он высок, красив, элегантен, любая девица не устоит. А она, несмотря на былую красоту и умение косметикой поддерживать свежесть лица, ежедневными физическими упражнениями сохранять стройность фигуры, старуха перед ним - никакая косметика и физические упражнения не могли разгладить морщин под глазами и на шее, которые все глубже впивались в тело и делали свое страшное дело.

Привела и представила:

– Вот, Игорек, мой спаситель и друг Вадим Семенович, я тебе о нем рассказывала. Ты мужчина взрослый и, надеюсь, не осудишь меня. Вадим Семенович достал путевки в санаторий, в Алушту, и через три дня мы с ним поедем лечиться и отдыхать. Если хочешь и можешь, поедем с нами, квартиру тебе снимем, и с питанием, надеюсь, проблем не будет.

– Спасибо. Не могу, и желания нет, - не стал я кривить душой, выражая несогласием неодобрение её партии.

Мать, чтобы как-то сгладить мою холодность, согласно кивнула и пошутила с улыбкой:

– Я тебя понимаю. Надеюсь, ты не умрешь тут без меня с голоду. Кое-что я запасу впрок, только не забывай в холодильник заглядывать.
– Она суетливо стала накрывать на стол, зная мою прямоту и боясь, как бы я не высказался более определенно по поводу её увлечения в присутствии обожателя.

На столе появился коньяк, дорогие закуски, что взвинтило меня ещё больше, и я спросил, не скрывая иронии:

– Это что же, помолвка или ещё что?

Они смутились оба. Вадим Семенович виновато улыбнулся, неопределенно пожал плечами, и мать поспешила ему на помощь.