— Я не понимаю тебя. Что с ним? — озадаченно и шокировано смотрю ей в глаза, ожидая объяснений, ибо в голове сейчас какая-то каша.

— Так, только успокойся, — Эмма вытирает мои слезы, потоком стекающие по щекам, которые я даже не заметила. — Джеймс не получил никаких физических увечий, даже царапин нет. Это главное. Но он сильно испугался, что, к сожалению, тяжело отразилось на его психике. И, возможно, в будущем этот шок может проявиться, развив фобию. Это в худшем случае. Так мне сказал врач, осмотрев ребенка. С ним сейчас работает наш опытный психотерапевт. Доктор Коллинз. Он лучший ведущий специалист в области психиатрии в Бостоне, так что все будет хорошо, поверь мне на слово. Слышишь?

— Эмма, подожди, но как это расстройство сейчас проявилось? Ты так и не сказала.

— Джоз… — грустно смотрит на меня подруга, не решаясь сказать правду.

— Эмма… — трясу ее за плечи дрожащими от страха руками. — Да не молчи ты уже! Что с ним?

— У Джеймса внезапная потеря речи… после пережитого стресса, — чуть слышно шепчет. — Не только из-за аварии. Так считает мистер Коллинз, прости… — опустив голову, Эмма не решается заглянуть мне в глаза. Я бы и сама не смотрела на себя после всего произошедшего.

— Ты хочешь сказать… Из-за игры? — со сбившимся дыханием задаю слишком очевидный вопрос.

— Да игра-то здесь не при чем, милая, — прочистив горло, продолжает. — Он же ребенок. Думает, что его мама променяла на другое, а на… Ну… здесь тебе самой известно. Друг как-никак, — вновь бросает заинтересованный взгляд на Хьюго, продолжая начатую мысль. — Это не тот ли парень, которого мы видели в кафе с Хлоей? Хотя нет, не отвечай. Я до сих пор на тебя злюсь.

— Я понимаю. Эмма, что мне сделать? Что нужно? Я все сделаю. Все лекарства куплю сейчас же. Как теперь восстановить его речь? — подрагивающим голосом с мольбой обращаюсь к подруге.

— Ничего не нужно, успокойся, пожалуйста. Джеймс обязательно заговорит, но сейчас его общение может свестись лишь к одному человеку. То есть… Не смотри на меня таким щенячьим взглядом, сейчас объясню. Он может вновь использовать речь, но наедине с кем-то, кто будет его мотивировать или просто радовать. Все дело в положительных эмоциях. Не дави на него и не заставляй общаться насильно. Джоз…

— Что? — спрашиваю не своим голосом.

— Он, скорее всего, тебя сейчас и вовсе начнет игнорировать. На полное восстановление ему потребуется время. Джеймс еще маленький, хоть и очень смышленый ребенок, — обнимает меня, успокаивая теплом своего тела.

— Я могу его забрать? — страшась ответа, сжимаю крепко кулаки так, что белеет кожа.

— Как раз хотела тебе сказать. Вот, — протягивает мне какой-то лист бумаги из той самой папки, на которой знакомым корявым почерком написано:

«Я хочу к Ханне».

— Джоз, прошу тебя, разреши мне его взять к себе на пару или тройку дней, вдруг Ханна повлияет на Джеймса положительно, и он скажет хоть слово. Заодно его гнев немножечко поутихнет, и он сам соскучится по тебе. Сейчас у него жар, вызванный стрессом, но как только собьем температуру, то можно и выписываться.

— Это было бы благородно с твоей стороны, — нехотя киваю, понимая, что подруга во всем права. Я сама виновата, что все так вышло. — Я так благодарна тебе. Я все понимаю… — еще раз киваю. — Так будет правильно. Лучше, чем в больнице. Лучше, чем сейчас со мной…

Развернувшись к окну, смотрю сквозь пелену слез, застилающих глаза, на мимо проходящих людей, опустив обессилено руки. Уже стемнело, но все же немного видно небо, затянутое мрачными тучами. Такими же хмурыми, как и люди за окном, жизнь которых иногда кажется серой и однообразной массой, без единого согревающего просвета. В такие моменты, как сейчас, многие вещи, которые выступали во главе по степени важности, перестают приносить удовольствие и вовсе, рисуя в голове разные отрицательные мысли…

— Не говори ерунды, — немного погодя выдает Эмма. — Я хочу помочь вам. Я люблю вас, как свою семью. Дай ему время, прошу тебя. Все забудется, вот увидишь. Пойду посмотрю как у них там дела в палате.

— Эм, — останавливаю подругу, обернувшись в ее сторону. — Что было на игре? — сердце так бешено колотится, что вот-вот и выпрыгнет из груди, сотрясая ритмичными ударами тело и разум.

— Команда проиграла. Джеймса сбили с ног, когда… Впрочем, неважно.

— Когда что? — настойчиво требую ответа, приближаясь вплотную к шатенке. — Скажи мне.

— Когда он глазами изучал трибуны в поисках тебя. Прости… — жалостливо посмотрев в мои глаза и невесомо потрепав плечо, абсолютно раздавив морально, Эмма спешно развернулась и возвратилась обратно в палату.

Сажусь на корточки, тяжело дыша, закрываю ладонями мокрое лицо от горячих и обжигающих слез, сотрясаясь всем телом. Поднимаюсь и на ватных ногах все же врываюсь в палату к сыну. Ну не могу я просто так уйти.

От увиденного, чувство, как его еще называют… отчаяние. Да, именно оно. Отчаяние дает мне сейчас понять, что я ничего уже не верну вспять. На больничной койке спит мой маленький комочек, у которого большая часть лица закрыта носовым ингалятором, вероятно, помогая бороться сыну с температурой. Слишком высокая плата за мои проступки…