Не помню такого. То-то я думал, у Алекса какая-то детская травма. Оказывается, сам же ее и устроил.

— А вот Эл в розовом платье. Правда, милашка? — продолжил Ян.

Что? Я даже глаза протер, чтобы убедиться, что мне это не мерещится. Почему я этого не помню?

У Алесты задрожали губы: она пыталась сдержать смех, чтобы не обидеть меня.

— Воспитатели его постоянно наряжали, возились с ним, — продолжал Ян. — Он был такой хорошенький. Вот, смотри какой милый бантик.

Я сглотнул. «Милый бантик» мне повязали на короткий и тощий хвостик, и непонятно было, на чем эта здоровенная дура держится.

— Эла вообще воспитатели очень любили, вечно на руки брали. Вот, гляди, как они его целуют в обе щеки. Смотри-смотри, какая у него рожа счастливая, — Алеста уже откровенно подхихикивала, но Яну это нравилось.

Мне стало нехорошо: действительно, два воспитателя-сигмы держали меня на руках и целовали одновременно с двух сторон. Я не помню этого! Откуда взялись эти дурацкие фотографии? Почему Ян мне их раньше не показывал?

— А вот это вообще смешной случай, — заявил Ян, выуживая из вотча еще какую-то фотку. — Эл случайно сделал лужу — не дотерпел — и платьем ее вытирает, пока никто не видит. Это с камеры слежения фотка.

На картинке голый пацаненок лет четырех стоял голой задницей вверх, уставив ее прямо на камеру, и возюкал по полу кружевной тряпкой.

— Удали эту гадость к чертовой матери! — возмутился я. — Где ты это вообще взял?

— В наших ясельках, — удивился Ян. — Я же туда работать устроился, забыл? Там твоих фоток и видео целая коллекция. Ты у них маленькая звезда: единственный тау за всю историю этих яслей.

Так вот кого надо винить за мои странные манеры и другой образ мышления! Все сигмы чокнутые, и Ян не исключение.

— Удали, — уже спокойнее повторил я. — Не смей больше никому показывать. И вообще, давайте чай пить, а то он сейчас остынет.

Я раздал им кружки.

— За твое совершеннолетие, — сказала Алеста, вставая и поднимая кружку с чаем. Я тоже взял свою кружку и стукнул ею о кружку девушки. Ян не понял этого ритуала. Это конечно, нехорошо, но я возгордился: всегда приятно быть более просвещенным, чем другие. Пусть это будет моя маленькая месть ему. Мы с Алестой глотнули чаю, и она подмигнула мне.

Так как мне не оставили места за столом, где на единственный стул по привычке уселся мой друг, пришлось сесть на кровать рядом с девушкой. Было довольно неуютно: нет, не потому, что я сидел слишком близко к ней, а потому что у нас с Алестой был секрет, и я все никак не мог подобрать тему для нейтральной беседы, не связанную с этим секретом и не продолжающую тему моего детства.

— Что он тебе подарил? — спросила она, помогая мне.

— Билеты на концерт симфонической музыки. Мы с Яном каждый год на мой день рождения в театр ходим.

— Да? И что играют? — заинтересованно спросила Алеста, уминая одну из пышных булочек.

— Моцарта, Вивальди.

— Пфф, попса, — заявила она.

— Я тоже так думаю, — обрадовался я, впервые отыскав единомышленника. — А ты что слушаешь?

— Я двадцатый век люблю: Шостаковича, Шнитке. Шёнберга иногда слушаю, но под настроение. Вообще, в двадцатом веке много всяких интересных штук попадается, — с горящими глазами заявила Алеста.

— Ага. Мне там немного Бриттен нравится, — продолжил я. — Но вообще-то девятнадцатый век куда приятнее: Брукнер, Яначек.

— А я еще люблю всякие музыкальные странности того времени: додекафонию, сонористику, пуантилизм. Слышал о таком?

— Спрашиваешь, — возмутился я. — Конечно слышал. А в додекафонии даже сочинять пытался.

— Правда? Покажешь? — тут же оживилась она.

— Никогда, — отрезал я. — Это нужно сжечь к чертовой матери вместе с компом.

— А… вы вообще о чем? — спросил нас Ян. Мы переглянулись и улыбнулись друг другу. Ян совершенно не разбирался в музыке. Он и на концерты-то ходил только со мной за компанию. Говорить с ним о музыке, хотя бы вот так поверхностно трепаться — дохлый номер. Я одарил Алесту голодным взглядом человека, десяток лет прожившего на необитаемом острове. Яну это не понравилось.

— Ты бы сходил, высушил волосы, — предложил он, ища повод отвлечь меня от общения с Алестой.

— Да, точно, — я встал, ловким броском отправил полотенце на крюк в ванной и принялся за поиски вечно теряющейся расчески.

— Так ты эпсилон? — услышал я голос Яна, обращенный к моей гостье.

— Эмм… ну да, — после некоторой паузы ответила она. Надо бы просветить ее насчет серий, а то она запросто может спалиться. — А что, так заметно?

— Ну, ты так много всяких композиторов знаешь… Кому это еще нужно, кроме эпсилонов, — заявил Ян. Я фыркнул, а потом зашуршал вещами, чтобы Ян не услышал, как мне смешно. Ну наконец-то нашел. Надо на расческу маячок поставить. Каждый день одно и то же, вечно теряется.