— Ни за что! — пылко выдал Саша.

— Шуруй, — насупилось начальство. — Работай. ДОП отменяем, заводим ДОР…[1]

Глава 5.

Пятница, 20 февраля. Раннее утро.

Первомайск, улица Дзержинского

Вроде и лег вчера пораньше, а все равно не выспался. Как проснулся в четыре, так и проворочался до дребезга клятого будильника. То дурная башка ныла, то непрошенные мысли в эту дурную башку лезли. А вот завтрак в меня не полез.

Я вяло умылся, вяло собрался… Мама с Настей дуэтом пообещали проводить перед работой и школой, я пробурчал в ответ что-то нейтральное, и потопал в гараж.

А теперь вот маюсь. И чего было фыркать? Твои беды — это твои беды, близкие в них неповинны.

Наверное, в сотый раз я обошел вокруг «Ижа», совершая «чек-ап». Две канистры с бензином… Запаска… Домкрат… Топор, саперная лопатка… Сухпай… Одеяла… Аптечка… Огнетушитель…

Да все, вроде.

Автопробег решили начинать с площадки у стадиона. Встали пораньше, съехались. Рядом с «Ижаком» бодро урчала «Волга» Ромуальдыча и тюнингованные «Жигули» братцев Кирш. Бампер к бамперу с «волжанкой» тарахтела кагэбэшная «дублерка». Я узнал здоровенного Славина — он трогательно и неуклюже опекал миниатюрную блондинку. А рядом, стоя наособицу, куталась в шубку Марина.

Она неспокойно искала глазами кого-то в толпе, наверное, меня, и я поспешил отвернуться к «зэпу-универсалу» Эдика Привалова — «Запорожец» прогревал мотор чуток в сторонке, уступая место роскошному черному лимузину. Державный «ЗиС-110» выглядел круче нынешних правительственных «ЗиЛов» — все наши обступили ветеранское авто.

— Чё это?

— Ой, Изя, когда ты научишься разговаривать нормальным языком?

— А чё?

— О-ой…

— Это стеганка такая, чтоб утеплить салон, а внутри — гагачий пух.

— Здо-орово… Как у Сталина!

— Вельми понеже…

— Мишенька!

Мне и без гагачьего пуха потеплело — я замахал рукой маме с сестричкой. Обе меня сразу засыпали тревогами, да заботами:

— А не замерзнете? Не сломаетесь в дороге? Мишенька, ты смотри, если что, сразу возвращайся! Ну ее, эту Москву! А пирожки ты взял?

— Всё взял, мамочка! — заверил я родню. — Ты только не волнуйся. Тут ехать-то! И я же не один.

— По машинам! — трубно скомандовал Ромуальдыч.

— Ну, все, все! — обцелован и настроен, как надо, я сел за руль. — Пока, мам! Настя, не обижай ее!

— Ла-адно, не буду!

— Пока!

— Пока, пока!

Румяные с холодка, в машину полезли девчонки.

— До Москвы не подбросите? — весело защебетали близняшки, устраиваясь на заднем сиденье.

— И обратно! — хихикнула Рита, мостясь на переднем.

— Всё взяли? — спросил я бесцветным голосом.

— Всё! — ответило звонкое трио.

— Ничего не забыли?

— Не-ет!

Помахав в окошки провожающим, мы тронулись. Впереди рассекали обе «Волги» — я пристроился третьим. Свернул на мост. Выехал на Советскую. Оставив позади оба кладбища, православное и еврейское, сосредоточился, чувствуя, как неохотно отпускает суета. По обе стороны дороги пластались заснеженные поля, строчками черных иероглифов корявились лесополосы. В щелку окна сквозило сыростью, предвещая раннюю весну.

«От чистого истока в прекрасное далёко, в прекрасное далёко мы начинаем путь…»

Я зло дернул щекой. Хорошая строчка, чудная строчка, а мне — как пенопластом по стеклу! В бардачке лежал длинный разлинованный свиток электроэнцефалограммы. Даже студент-медик распознал бы в биениях самописцев сдвиг альфа-ритма, «билатерально-синхронные бета-волны» и прочие симптомы. Достаточные, чтобы вывести неразборчивым почерком врача скорбный диагноз: рак мозга.

Пятница, 20 февраля. Позднее утро.

Ленинград, Невский проспект.

— Дэн, за нами хвост! — Фолк, сидевшая за рулем, отчетливо напряглась.

— Вижу, — мурлыкнул Лофтин. — Не обращай внимания, Синти.

— Можно оторваться, если… — неуверенно начала Синтия.

— Стоп, детка! — притормозил ее Дэниел. — Можно, но не нужно.

«Хонда» с дипломатическими номерами ехала в среднем ряду. Малозаметный «Moskvich» салатного цвета не отставал, держась в сторонке. Лофтин пригнулся, осматриваясь.

Близился перекресток у «Гостиного двора» и гостиницы «Европейская».

— Притормаживай, детка…

— Не называй меня «деткой», — процедила Фолк.

— Ты притормаживай, притормаживай…

Синти послушно вжала педаль, пропуская машину, идущую следом.

— Так! Уходишь в правый ряд и тормозишь у «Гостиного двора».

— Там же остановка запрещена!

— Вот именно, — сухо сказал Лофтин. — Если русские остановятся следом за нами, то сразу же себя выдадут. Давай, детка!