Пока Томаш говорил, лицо Лучани наливалось краснотой. И вдруг патриарх вскинулся, закричал тонким срывающимся голосом, переходя на мирской формат почтительности:

— Да за кого вы меня принимаете, Томаззо?! Конечно же, мне страшно! Очень страшно! Но разве можно терпеть подобные мерзости? — он с отвращением отбросил пару книжек. — Кроме житейских желаний, есть еще и долг! Священный долг!

— Вы со мной, монсеньор? — прямо спросил Платек.

— Неужели не ясно? — завелся патриарх, продолжая негодовать на собственное малодушие. — И хватит меня величать! Уж если мы с вами объявили новый крестовый поход, то… Меня зовут Альбино!

— Очень приятно, Альбино, — ухмыльнулся Томаш. — С чего начнем?

Лучани задумался, успокаиваясь.

— С аудиенции у понтифика, — решил он. — Действовать будем сами, но папа должен… как это… быть в курсе. Согласен, Томаззо?

— Да, Альбино, — склонил голову Платек.

Он был совершенно серьезен. Их ждали могущественные враги и недолгая жизнь, полная мук и потерь, но страха не было. Даже один в поле воин, а уж двое, спиной к спине… Вера их крепка, и Господь с ними!

Томаш скупо улыбнулся. Вот и надежда зареяла…

Тот же день, позже

Москва, улица Дзержинского

Андропов уяснил этим утром смысл словосочетания «не находить себе места». Он бродил по кабинету, то раздергивая плотные коричневые шторы, то задергивая их «на обратно». Задумчиво приседал за стол, резко вскакивал, заглядывал в «потайную комнату», чтобы наскоро выхлебать стакан разбавленного сока, и возвращался.

Наконец, приняв решение, нагнулся к селектору, но в этот самый момент приоткрылась дверь и заглянул порученец.

— Там товарищ Иванов… — сообщил он с долей неуверенности, будучи свидетелем начальственных метаний.

— Проси, Василь! — обрадовался председатель КГБ, бросая трубку. — Пусть заходит!

— Есть!

Мгновенье суеты — и бравый генерал-лейтенант перешагнул порог.

— Разрешите…

— Разрешаю, Боря, разрешаю, — отмахнулся Андропов от чинопочитания. — А то я уже звонить тебе хотел! Для зачина… — он схватил со стола желтоватые листки, пересыпанные цифирью, и белую страницу с расшифровкой. — Читай!

Иванов нацепил очки.

— Та-ак… «15 марта Анвар Садат разорвет советско-египетский договор о дружбе и сотрудничестве от 1971 года». Вот же ж гад какой! — прокомментировал он. — Мы им Асуанскую плотину, а они нам свои худые загорелые задницы кажут… Хм… «20 июля произойдет крупное землетрясение магнитудой 7,8 в китайском городе Таншань. Погибнет более 240 тысяч человек». М-да… Представляешь, Юра? Сидишь себе, сидишь — и вдруг дом ка-ак зашатается! На тебя валится потолок, и…

— Боря!

Иванов живо уткнулся в расшифровку.

— «6 сентября советский летчик Виктор Беленко угонит перехватчик «МиГ-25П» с секретной аппаратурой в Японию, где передаст его американцам»… Вот этот — точно гад… «9 сентября в Пекине скончается Мао Цзэдун»… — генерал-лейтенант аккуратно сложил бумаги, подравняв стопочке края. — Не хреново девки пляшут по четыре сразу в ряд… Миха вернулся?

— Это я у тебя хотел спросить, — сварливо пробурчал Ю Вэ. Вернувшись за стол, он сложил ладони перед лицом, и уткнул в них подбородок. Его глаза, увеличенные стеклами очков, смотрели выжидающе — и смятенно.

— Спецгруппа на паузе, — доложил Борис Семенович. — В разработке один подозрительный товарищ, Исаева им занимается. Одно я знаю точно — Михи в Первомайске нет.

— Куда ж он подевался? — Андропов расцепил руки, поводил ладонями по столешнице. — Ты знаешь, Борь… Я вот сейчас подумал… Уж слишком легко Миша принял свое раскрытие! А если тут не простота, а тонкий расчет? И мы вычислили лишь его одного — из целой группы?

Генерал-лейтенант молча покрутил головой, разминая шею.

— То есть, Миша принял удар на себя, отводя нам глаза — и уводя в сторону от товарищей?

— Именно! — Юрий Владимирович размашисто хлопнул ладонью по столешнице, а затем поднял указательный палец: — Он не просто исчез, Боря, ему помогли! Оперативно и профессионально.

— Очень даже может быть, — согласился Иванов, поправляя очки.

— Работаем!

Вечер того же дня

Первомайск, улица Офицерская

Офицерская оставалась девственно пыльна — асфальт миновал ее — и прихотливыми заворотами спускалась к речке Синюхе, притоку Южного Буга. На каждой уличной извилине выдавался заросший неопрятным бурьяном взгорбок, где крепко сидел забор из серых, битых дождем досок — с дороги он чудился палисадом форта.