Лишь в детской фантастике семнадцатилетний пацан способен оказать сопротивление крутому спецназовцу. В реале я и вякнуть не успею. Вот это унизительное ощущение беспомощности и раздувало тлеющие страхи.

Даже здесь, в тихой квартирке, меня не покидало чувство близкой опасности. Уверенности в том, что Штази не поддалось искушению насовать повсюду «жучков», не было. Одно хорошо — миниатюрных телекамер пока не создано.

— Трусишка зайка серенький… — проворчал я. Вспомнил о звукозаписывающей аппаратуре, и выдал в импульсе раздражения: — Да пошли они все!

Схомячив рыбку из Варнемюнде, переоделся, натянув трико, и «пошел на работу». В комнате, на большом письменном столе, блестел «Comintern-1», моя микроЭВМ в экспортном исполнении. И «клава», и «мыша», всё как у людей. Займусь сервером домена…

Юэерствовал до самого вечера, и то, что получилось, сбросил на ГМД. Правда, дискеты на полтора «метра» пока не выходило, как не бились в Центре микроэлектроники, но мне и триста «кило» — с избытком.

— Весь в трудах, — простонал я, разгибая спину, — аки пчела…

Именно под конец рабочего дня в дверь постучали. Натура моя, как водится, вздрогнула, прислушиваясь. Тук-тук-тук. Тук. Тук-тук.

«Маркус!»

Я открыл, впуская «Человека без лица». Вольф выглядел несколько смущенным.

— Простите, Михаэль, что вот так, запросто, не предупредив…

— Вообще-то, Маркус, это я у вас в гостях!

Начальник Штази прошел в комнату, потирая широкие ладони, будто сметая остатки неловкости.

— Да как-то разволновался с утра. Смешно, наверное, сокрушаться о будущем, но… Воссоединение Германии… Падение берлинской стены… «Остальгия»… Ведь всей этой катастрофы можно было избежать! Вот, что не дает мне покоя!

— Можно было… — передернулся я. — Нужно было! Убрать дурака, а не чмокать его в меченую лысину! — помолчал, успокаиваясь, и продолжил задумчиво, глядя на потемки за окном: — Знаете, Маркус, если подумать, то история России — это летопись предательств. Я не отношу себя к поклонникам Империи, но вспомните семнадцатый! Разве Николай не мог остановить в феврале тогдашнюю либерально-демократическую вакханалию? Мог! Должен был! Обязан просто! Призвал бы гвардию, и та бы живо зачистила Питер от дезертиров и агитаторов. Взял бы за гузно Гучкова, спровоцировавшего хлебные бунты, разжаловал бы в рядовые генерала Алексеева, устроил бы заградотряды из ударников-корниловцев… Гадство… И время-то какое выбрали! Самый подходящий момент для удара в спину. Ведь Россия «сосредоточилась» как раз к весне семнадцатого года — военные заводы раскручены, склады забиты боеприпасами, даже форму новую припасли! Еще какая-то пара месяцев — и наши войска перешли бы в наступление, гнали бы кайзера до самого Берлина. А Черноморский флот овладел бы Проливами… Всё бы так и вышло, если бы только не предательство царя-батюшки! Согласитесь, тяжело это — спасать страну, когда ее правитель — изменник и слабак! Правда, большевикам это удалось. И не их вина, что семьдесят лет спустя нашелся еще один Иуда-идиот…

Маркус скинул куртку, и встал рядом со мной, глядя за окно.

— Миша… — произнес он задумчиво. — А вам не кажется, что в грязных делишках Февраля явно наследил английский лёва?

— …А в восьмидесятых нагадил штатовский орёлик, — кивнул я. — Согласен. Все равно… Будь у нас в начале века сильный император, Россию удалось бы спасти. А рулил бы КПСС умный и волевой генсек, устояли бы и Советский Союз, и ГДР.

Вольф покивал, горестно поджимая губы.

— Вот это и лишает меня спокойствия! — в его мужественном голосе чувствовался надрыв. — Я должен был, обязан был противостоять измене! У меня не было лейб-гвардии, но «Боевые группы рабочего класса»[2] — были!

Маркус, как и я когда-то, путал времена, сопрягая грядущее в былым.

— Ага! — фыркнул я ехидно. — Чтобы потом немецкие дети проходили бы на уроках истории, как зловещий «Человек без лица» развязал в Германии гражданскую войну? Нет, Маркус, исправить что-то в будущем не получится, слишком поздно. Работу над ошибками нужно делать сейчас, вот в этом настоящем! Времени очень мало, цейтнот, но если хорошо постараться, можно успеть.

— Нужно успеть, — Вольф растянул губы во вздрагивающей улыбке, словно извиняясь за разгулявшиеся нервы.

Я замедленно кивнул, глядя на вечерний Берлин. В опадающей темноте зажигалось все больше окон. Их свет складывался и умножался, вычитая мрак.

Понедельник, 8 марта. Позднее утро

Сомали, Могадишо

«У всех праздник, как праздник, — думал Ершов, выглядывая в узкое окошко, больше схожее с амбразурой, — только у нас вечный бой. И даже во сне покоя нет, сплошные догонялки со стрелялками…»

С четвертого этажа отеля «Аль-Уруба» различались белые дома, оттененные метелками финиковых пальм, желтые коробочки такси, и картинка, не лишенная символизма — кафедральный собор с двумя башнями, зажимавшими главный портал напротив белокаменного карандаша минарета. Плоские верха соборных башен были оторочены зубцами и больше подходили замку, чем храму. На левой засел сиадовец с РПГ, а внизу, уткнув орудие в битый «Фольксваген», весело горел кубинский танк.

Гулко свиристя лопастями, закладывал вираж «Ми-24», прозванный летунами «крокодилом». Зависнув в наклоне, вертолет часто мигал злыми огоньками четырехствольного пулемета — крупнокалиберные пули хлестали, вычищая «гнездо» гранатометчика, копотя фонтанчиками пыли и ошметков.

— Манифико! — воскликнул Хорхе. — Трабахо бьен!

— Чистота — залог здоровья, — усмехнулся Григорий.

Мартинес рассмеялся. Он бегло говорил по-русски — учился в Союзе, и понимал советский юмор.

Отвалив в сторону, «Ми-24» потянул вдоль Найгерия-роуд, к возвышенности, где белела вилла «Сомалиа». Эти двухэтажные палаты в стиле «ар-деко» строили еще при Муссолини, когда высушенное, прожаренное Сомали звалось Итальянским. В ту пору на вилле селились губернаторы колонии, а президенты доморощенные прописались гораздо позже.