Лифт очень долго едет. Всего лишь седьмой этаж, а словно с двухсотого спускался, сволочь. Хочу ругаться, бить кулаком о обшарпанную стену, вымещая свою злость, но давлю желание. А так хочется. Кнопка горит желтым, оповещая о том, что скоро буду дома. В руку из кармана перекочевала увесистая связка ключей, только найти нужно. Как сегодня прошел день? Бабушка — смотрит, улыбается, слезятся старые морщинистые глаза. Я шел к ней, торопился к ней? Нет, не к ней. Здороваюсь, тороплюсь раздеться. Поскорее скинуть тесную, хоть и свободную одежду и вздохнуть — свободно. А футболка всё одно провоняла машинным маслом, потом и металлической стружкой. Мыло выскальзывает из рук. Кухня встречает меня запахами выпечки — не свежей, вчерашней, жесткой. Булка вкусная. Но я не за ней торопился домой. Компьютер моргает в темноте синим глазом, приглашая поскорее за него сесть. Где-то внутри прячется… что прячется?

Как сегодня прошел день? На этот раз мама. Все хорошо, дождаться бы отпуска. Ужинать буду, а хочется водички. Не простой, а сладкой и донельзя холодной. Всплывает в голове давно знакомое слово — ахес. И вкус чего-то пряного, серая плоть, рыжая корка сверху. Компьютер мерцает экраном, всемирная сеть торопливо подсовывает картинки, текст, песни — всё, что захочу. А я, как назло, ничего не хочу. Нет, хочу же, вот только чего — чего же мне не хватает для полного счастья? Мигает желтое окно чата, предлагая ни к чему не обязывающую беседу. Игнорирую, потом как-нибудь отвечу. А сейчас не хочу. Папка с весёлой иконкой. Пару кликов, куча документов, вереница названий, цифер, чего-то еще — поди угадай, какой нужен. Угадываю, даже не так — знаю. Всплывает окно раскрытой программы, вежливо интересуясь у меня — желаю ли я продолжать старый документ или хочу восстановить прошлый? Тянут, сосут. Вот-вот в меня вопьются чужие клыки. А я, что я? Я — писатель. Нависнут пальцы над клавиатурой. Привычно отбивая творческую дробь, заставят образы ожить, буквы заговорить, а текст — родиться. Чтобы через мгновение — всё не так, всё не то. Чего я хочу? Кого-нибудь.

Странно как-то. В окно чата уже не стучатся, а ломятся — целая ватага парней и девушек, только завидев меня в сети, уже желает общения, а я не отвечаю. Хочу, чтобы кто-то был рядом, чтобы кто-то был со мной. А все эти — они не рядом, они где-то далеко. А я одинок. Только сейчас я вдруг осознаю, что я — толстый, рыхлый, безмерно уставший. Я — звезда. Звездочка, ярко сияющая где-то во мгле небес. А ко мне ползут — теперь я их всех вижу. Нет никакого компьютера, стула, зеркала, мамы с ужином — нет, и никогда не было. А они ползут — яркими змеями, все ближе и ближе. Торопятся, дерутся друг с другом, толкаются. Одни тоньше, другие толще, некоторые и вовсе не змеи — драконы. Маленькая искорка касается меня — и я чувствую боль — резкую, заставляющую вскрикнуть. Не кричу — нечем звездам кричать. Острые зубы впиваются в… плоть? Не знаю, но все они едят меня. И все они хотят только меня — все-все.

Я — искорка. Подо мной — безмерный мрак ночи, надо мной — звезда. А я почти первая. Вот-вот вопьюсь зубами — теперь вдруг стало понятно, к чему торопилась всё это время. Впиваюсь, упиваюсь, наслаждаюсь, разве что не чавкаю от наслаждения — а сама хочу вопить от ужаса.

Я вскрикнула, что есть сил, чтобы проснуться. Нет, нет, не хочу! Это не правильно, так не должно быть, это нехорошо! В глаза врывается предрассветный луч солнца, сумевший пробиться сквозь занавески. За окном валит белый снег, беззаботно бороздят голубую лазурь небес огромные кричайки, шумят ранние мобили.

Лекса спал, по крайней мере мне казалось, что он спит. Сон не давал покоя — словно я только что собственными зубами пожирала Лексу — старательно, тщательно, не скрывая наслаждения. Ужас. Охвативший меня в тот же миг подсказал страшную мысль — а что, если писатель мертв? Лежит вот тут на кровати, а этой ночью я сожрала его жизнь? Так торопилась — и ради этого?

— Лекса, Лекса, ты меня слышишь?

Не слышал, лежал, не раскрывая глаз. Так. Что мне надо сделать? Я вскочила на ноги, готовая действовать. Сначала надо проверить пульс и… земля под моими ногами зашаталась и я повалилась. Только сейчас я догадалась заметить, что Лекса дышит — а значит жив. А вдруг он навсегда останется там, в мире снов? И что ему вообще снилось? Снилось ли хоть что-то.

Я встала, машинально отряхнув одежду — интересно, откуда у меня этот рефлекс, дотронулась до большущей ладони своего спасителя. Лекса был жив, где-то внутри, под мягкой кожей, вместе с кровью в венах, пульсировала искра. Жизнь. Настоящая жизнь, которая может заставить даже кусок пластика мыслить и чувствовать. Я упала на колени, прислонилась к пальцам — стало тепло. Хотелось шептать ему — что-нибудь приятное. На фоне его пальцев мои руки казались крохотными стебельками. Ладонь, а мне бы хотелось оказаться рядом с его щекой. Гладить — до бесконечности, до изнеможения, лишь бы… лишь бы он не чувствовал себя таким одиноким. Теперь я начала кое-что понимать — за его жизнь все цепляются. Все, кто окружает его, хотят отхватить кусочек от Лексы. Продавщица хлеба, его девушка, бабушка, даже я сама. Так стыдно мне ещё никогда не было. Прости, прости меня Лекса, ну пожалуйста, прости. Открой глаза — и я буду счастлива. Не надо мне больше искры жизни, ничего не надо, только проснись. Солнце безмолвно наблюдала за моими треволнениями, а я боялась пошевелиться. Странно, мне хотелось, чтобы он проснулся, но не хотелось его будить. Наверно, так чувствует себя человек, который хочет пить и писать одновременно. Мне вдруг стало стыдно за подобное сравнение.

Кричайки орали во весь свой громадный клюв, наслаждаясь прекрасным утром. Хорошо, наверно, быть кричайкой — пари себе где-то среди белых барашков облаков, не знай горя. Лови только рыб, да лягушек на обед, ищи партнера для случки, будь волен и свободен. Просто живи. Хотела бы я быть кричайкой?

Лекса не дал мне додумать эту мысль. Он проснулся — внезапно, словно ничего и не было. Разлепил сонные глаза, тряхнул гривой непричесанных волос, протер глаза, смачно зевнул. Доброе утро, сказал мне писатель, улыбнулся. Доброе утро, подумала я.

Его вновь не было в номере. Последний день, который он проведет здесь, в номере гостиницы — а завтра уже поедет обратно домой. Мной овладели тревожные и радостные мысли. Он ведь возьмет меня? Я боялась, что прямо сейчас он явится, громко хлопнув дверью, затрясет небритой бородой и грозно заявит, что такие, как я ему не нужны. Что он оставит меня здесь — абсолютно одну. И разденет. Почему-то последнее меня пугало больше всего остального на свете. А через краткий миг пустой тревоги приходило блаженное успокоение — всё будет хорошо. Ну, не зря же он все так всё утро рассказывал мне о том, как мы будем ехать? Он делал упор на «мы». Интересно, достанет ли из сумки? Думаю, что нет — завернет в какую-нибудь тряпку, а я попробую заснуть и…