Меня окатило волной чужого нетерпения, желания, страсти. Казалось, протяни я руку, как вчера, смогла бы испытать это гораздо ярче. Ярко-оранжевая нить, явившаяся перед моими глазами завлекала, манила — не схватиться, хотя бы прикоснуться к ней, и тогда мне разом откроются тайны очередного аспекта жизни. В ожидании зазвенела цепь, столь старательно собранная мной раньше. Новое, неиспытанное ранее чувство, за которым стоит… стоит… просветление? Может быть, сама жизнь? Юма сожрёт меня, а я буду отнимать у Лексы. Рука дрогнула, когда уже почти коснулась чувства. Словно обидевшись моим колебанием, она прошло стороной, рассыпалось пыльцой фей, мерно оседая — повсюду. Люди не увидят ни нить, ни эту самую пыльцу, но стоит им только подойти ближе — как смогут ощутить неистовый жар голодных тел.

Дверь, наконец, поддалась, широко раскрывшись и чуть не хлопнув о стену — Лекса вовремя её придержал. Разгоряченная дева, громко хохоча. Не желая держать в себе ни радость, ни смех, ни всё это время прятавшееся где-то в глубине души, желание, хотела только одного — жить. Вкусить очередной кусок жизни — не как черствой коркой хлеба, как сладким пирогом. Румянец щек, коротко стриженные волосы, пылающие азартом серые глаза, торчащий, словно собирающийся бросить кому-то вызов, носик. Я смотрела на них, не в силах отвернуться, смотрела, как они мило щебечут друг с другом. Страсть, до этого подталкивавшая их обоих друг дружке в объятия — не угасла, вовсе нет, но момент отступила. Смущение, боязнь первого опыта, казалось, они всю ночь проведут вот так, просто глядя друг на друга, старательно пряча глаза, дабы не выдать немой вопрос — ну? Ну когда? Ну сейчас?

Интересно, а если я сейчас окликну Лексу — он отзовется? Почему-то мне казалось, что нет. Он не обратит на меня внимания. Девушка лишь скользнула по мне взглядом, пожала плечами — кукла и кукла, таких у неё в детстве был целый вагон. И ни вопросов — откуда я тут взялась, ни что я тут делаю. А, может быть. Лекса просто уже рассказал е обо всем?

Я старательно всматривалась ей в глаза, в надежде узреть — хоть капли пренебрежения, брезгливости, меркантильности. Мне казалось, что увидь я это в ней — и тут же смогу уличить её во лжи прямо перед Лексой. Оградить его криком от её посягательств. Он — МОЙ писатель, это бурлило внутри меня самой и лишь чудом не вырывалось наружу. С другой стороны, кричи я об этом, либо молча наблюдай — Лекса не обратит внимания, а девушка попросту не услышит. Она — искра, я чувствовала её жизнь. Другую, не такая, какая была у Лексы, но не менее сильная — кто знает, может и она сможет говорить с куклами? Или говорит? Мне вспомнилась огромная змея, столь усердно ползущая к звезде Лексы — может быть, это она и есть? Я с ненавистью осмотрела её еще раз — теперь уже обнаженную. Словно не дождавшись, когда же писатель решится. Она быстро скинула с себя одежду. Без теперь уже излишнего стеснения, пряча скромную улыбку, стараясь подавить некстати проклюнувшееся смущение. Она не стыдилась собственного тела — большая, красивая, чуточку полная, она казалась истинной Богиней, музой, на миг решившейся спуститься к нерадивому творцу. Дабы облагородить его парочкой новых идей и замыслов.

Они урчали, наслаждаясь друг другом, утопая в объятиях, лестном шепоте, уйме ни к чему не обязывающих фраз и обещаний. Я смотрела — неотрывно, желая отвернуться, но не смея этого сделать. Словно боялась, что Дикая кошка Мари прямо сейчас, испив чашу любви до конца, отрастит когти и загрызёт писателя. Одеяло ненужной тряпкой валялось на полу, следом, буквально через минуту, рухнула одна из подушек. Светильник стыдливо пытался озарить комнату тусклым сиянием — словно боясь увидеть что-то лишнее. Или желая спрятать влюбленных от ненужных глаз. Им не нужен был свет, им сейчас обоим не нужно было ничего.

Мари, — Лекса то и дело шептал её имя, а у меня, почему-то, сжималось несуществующее сердце. Девушка извивалась дикой кошкой. Как-то неправильно, неопытно и слишком искренне. Словно не зная, что надо делать и все равно стараясь ублажить своего мужчину. Груди плавно качнулись, мелькнул коричневый сосок. Стон, еще один, потом ещё.

Мне было стыдно — не за увиденное, а потому, что я завидовала. Это Я должна была быть на её месте. Это моя грудь должна лежать в теплых ладонях Лексы, я должна ощущать нежность и ласку его осторожных прикосновений, вдыхать запах его волос, видеть блеск глаз. Это я должна быть вместе рядом с ним, а не она. Почему я не могу быть живой? Почему в мире нет фей и добрых волшебниц, хоть кого-то, кто мог бы прийти и подарить мне — жизнь? Не просто заставить спрятанный внутри механизм двигаться, а тело — ощущать, а быть большой, быть человеком, настоящей девушкой!

Мне было больно. Открылась маленькая тайна, почему Юма не захотела полакомиться мной прямо там, почему решила выждать ещё один день — она знала. Знала о том, что будет сегодняшней ночью. Может быть, эта девчонка — тоже Юмина проделка? Отщипнула от себя кусочек, как сделала это с Аюстой, и заставила прийти к нему? И всё, чтобы… сейчас я готова была увидеть в девчонке, столь нагло завладевшей писателем кого угодно. Предательницу, злейшего врага, хоть саму Юму!

Их любовь касалась меня неприятной, тягучей волной, ощупывала с ног до головы, безобразно и настырно лезла под одежду. Спрятаться бы где-нибудь, забиться в самый дальний угол — и выть там белугой. Это ведь МОЙ Лекса — хотелось мне крикнуть прямо ей в лицо. Это с ним мы были здесь вместе, это мои волосы он мыл под душем, это со мной он писал книгу, управлял бойкой бригадой солдат в компьютерной игре, со мной ложился спать… это я видела его без одежды чаще, чем она за всю свою жизнь — тогда почему он достался именно ей?

Злая ирония — кукла ревнует человека, хозяина, спасителя, того, кто обратил на неё внимание. И теперь я готова рыдать от безысходности. Ловкая Юма, хитрая Юма, умная бестия — она прекрасно знала, как я буду чувствовать себя. Наверно, будь у меня такая возможность, я рвала бы волосы с своего парика, злобно оскалившись, долбилась головой о стену. Будьте прокляты — все и сразу!

А на фоне моего отчаянья они любили друг друга — уже позабыв про недавнюю нерешительность, про неловкость, смущение — теперь ими владело одно лишь желание: не поскорее закончить, а продлить эту на целую вечность. Кровать, грозя обрушится в любой момент, обиженно скрипнула от скачки груза двух тел. Всё равно. Они не тут, мне так казалось, а они вместе — и где-то одновременно далеко. Змея, наконец, доползла до своей звезды, чтобы испить её до дна, осушить. Я смотрела на него — с обидой, на неё — с ненавистью. Словно Лекса познакомился с ней только сегодня, будто не любил её — самозабвенно, на протяжении нескольких лет. Словно ей только что пришло в голову встать между ним и мной. Между ним — и тобой, не скрывая сарказма усмехнулся внутренний голос. Усмехнулся и не нашел больше чего сказать. Разве он может полюбить куклу? Но ведь если бы я была девушкой — нормальной девушкой, я была бы гораздо лучше неё! Гораздо лучше, красивей, доступней и добрее. А с чего ты взяла, ехидный вопрос вновь родился в моей голове, что ему нужна доступная? Что ему нужная лучше, красившее, добрее?

Ни с чего не взяла. Просто я сама так хочу…

***

— Зачем она тебя? — большие, серые глаза Мари изучали меня, почти не мигая. В ноздри бил ядреный дух пота — от обоих. Опустошенные, но в то же время, счастливые, они лежали на кровати, предаваясь обычному разговору. Лекса не выглядел уставшим. Он тяжело дышал, натянув по грудь одеяло, словно стесняясь своих рыхлых форм, стараясь их спрятать. Девушка же наоборот — была лишена всякого стеснения. Она провела рукой по моим волосам, немного поиграла с конечностями, словно её и в самом деле интересовало, как двигаются мои руки-ноги.