— Я хочу быть живой! — дерзость, взбурлившая внутри меня, заставила меня топнуть ногой. Ножкой. Как же это забавно, наверно, смотрится со стороны — лилипут, вознамерившийся дерзить великану. Сейчас надо мной нависнет её гигантская рука и…

Не нависла. А слова лились из меня — потоком, ручьем, растекаясь тихим писком по углам комнаты.

— Я хочу… хочу жить! Хочу быть большой, как… как вы! Как люди!

Слезы — теперь уже настоящие, потекли по моим щекам. Крохотные капли усердно бороздили мои щеки, а я содрогалась от собственных рыданий.

— Разве вы не понимаете? Я… мне не хочется всю жизнь быть вот такой. Такой маленькой и беззащитной! — я резко подняла воспаленные красные глаза, обратив свой взор на Диану. Та не шелохнулась.

— Сделайте, — горячо шепнула я, будучи уверенной, что женщина меня услышит.

— Что сделать? — в её вопросе не было удивления, скорее — праздное любопытство. Это взбесило меня ещё больше. Где-то внутри меня бился крохотный колокольчик, предупреждая о том, что я говорю слишком опасные вещи — для столь беспомощной малютки в присутствии самого настоящего хищника. Не раз и не два я ловила на лице Дианы улыбку, такую, словно она готова была бы проглотить меня — прямо сейчас. Вот только воспитание не позволяет.

— Сделайте меня большой! Как человека! Оставьте мне… моё тело, каким оно есть сейчас. Человеческим…

— Так ты думаешь, что стоит только как человек выглядеть, того и достаточно будет, чтобы человеком зваться, так?

Я как будто её не слышала. Продолжая требовать, я забывалась, заговаривалась, торопилась и сбивалась, начинала по новой. Я увидела в глазах Дианы скуку вместо заинтересованности — и испугалась. Мне нужно было доказать ей, доказать, что я не просто так хочу быть настоящей девушкой. Что это будет полезно — для меня, для неё, для Лексы, в конце концов!

— Я тогда… вы знаете, что я тогда? Я буду… если я останусь человеком, то есть если вы меня дорастите до нужного… роста. Я тогда сделаю так… он будет любить меня — по настоящему, ведь я же его люблю? Как… как парня, понимаете, как мужчину. А у него — такая девушка. Она же его недостойна — а он такой хороший. Понимаете? Ну и я буду с ним — всегда! Я буду смотреть, что он пишет, я буду его так любить, что ему вообще некогда будет писать, да?

Я выдохнула. Тирада вышла слишком сумбурной. Диана встала из-за стола. Мне на миг показалось, что она сейчас вздохнет — и скажет, что согласна, что это не такая уж и большая просьба с моей стороны, что это в самом деле — нужно.

Она устало вздохнула, смерила меня насмешливым взглядом, от которого у меня всё упало внутри. Разочарование — ещё до того, как женщина начала говорить — булыжником рухнуло мне на плечи и странно ещё, что я не согнулась пополам. Хотелось опустить взгляд, усердно изучая носки ботинок, хотелось не смотреть на начальницу службы ОНО.

— Ты правда веришь, что он всю жизнь мечтал любить — куклу?

Зажать уши руками, не слышать бы этих слов, этого насмешливого — или горького? — тона, уйти, умереть, что-нибудь — только бы не слышать.

— Я не могу сделать тебя настоящей девушкой, как бы ты этого не хотела. Твою искру вложили в тело куклы, и это наложило отпечаток — на всё. На твоё мировоззрение, на твой характер. Даже если ты каким-то чудом сумеешь стать живым человеком — останешься куклой.

Она замолкла. Почему-то ей очень важно было сказать мне это, словно нечто вроде извинения, а, может быть, последнего оскорбления? Горькая правда или очередная ложь во благо великих целей?

У Юмы была великая цель? Аюста… была ли Аюста живой на самом деле — той золотоволосой девчонкой, с красивой улыбкой и голубыми глазами? Мне вспомнились её слезы, когда ОНОшники уводили её к своей машине. Её больше нет, сказала Диана — всего два часа назад, когда я поинтересовалась судьбой малышки. Я думала. Что у меня что-то оборвётся внутри. Не оборвалось.

Цель… у всех есть какая-то цель, а у меня? Я уже сказала Диане, чего я хочу, а мне отказали — не в грубой форме, как могли бы, но с издевкой.

Мои пальцы сложились в ладошку — ровную, распрямленную, одеревенели, тут же потеряв всякую чувствительность. Я не сразу осознала, что происходит, а когда поняла — захотелось выть от ужаса и досады. Диана без особого интереса наблюдал за тем, как я превращаюсь в куклу, явно повидав на своём веку более удивительные вещи. Меня скрутило — мои кости обращались шарнирами, пустотой, кожа твердела, обращаясь в литой пластик, на лицо сама легла та самая улыбка, успевшая мне осточертеть, навсегда застыв кукольной маской. Я закрыла глаза, понимая, что теряю сознание. Так не хотелось осознавать, что время волшебства вышло…

У темноты, верно, есть тысяча оттенков. Тьма безысходности в грязной подворотне отличается от тьмы — теплой, воодушевляющей, когда сидишь в комнате собственной квартиры. Я не спала, наверно, вот уже третьи сутки. В памяти то и дело всплывали липкие сенсоры, кучи проводов, допросы с пристрастием и осмотр разномастными учеными мужами.

Диана словно мечтала отыскать во мне нечто больше, чем я есть на самом деле. Сладкая улыбка на лезвии ножа — мы не можем рисковать, ты же понимаешь? Мы не можем. Они не могут, потому рисковать должна я. В те дни в глазах рябило от белых халатов. Для них я — вещь, одержимая бесом, вот-вот вскочу и начну кусаться. Они смотрели, как я хожу, как вновь привыкаю — это после того-то, как я побывала живой! — к своему пластиковому и вновь непослушному телу. Смотрели, словно находя в этом какое-то извращенное удовольствие — изо дня в день…