— Аюста? — я позвала девочку, надеясь, что она мне ответит. Черная куртка попал в хитрую ловушку, оказался в захвате Юмы, не имею возможности ускользнуть — своим привычным способом. Наклонившись прямо к его лицу, она шептала — без умолку. Нежно касаясь руками его лица. Они знакомы, кольнула меня догадка. Бились друг с дружкой — и не раз.

— Я не могу! — сквозь свои рыдания, выдавила Аюста. Она ответила — не сразу, с задержкой. Голос дрожал — так сильно, что я не могла поверить, что когда-то этот голос уверенно говорил мне о том, что мы сможем одолеть повелительницу тьмы.

Зачем я её позвала? Что я теперь ей скажу? Грозно спрошу, почему она предала меня? Или почему Юма решила создать её — такой, и заставила исполнять свою волю. Вспомнилась грусть в глазах девочки, когда она говорила со мной. Хотела сказать, но боялась. Бедная, маленькая малышка, родившаяся из чужого голода, ради чужого голода, была отравлена — страхом. Своим. Чего она боялась? Умереть? Чем она хуже меня, почему она недостойна жизни?

— Я не могу! — вновь повторила она. Её руки вздернулись, будто гигантский кукловод сверху потянул за ниточки. Ослепительно белый луч, кажется, рожденный прямо из солнца сбил с лица Черной Куртки солнечные очки.

— Сопротивляйся! Я… помогу тебе! — на лету мне удалось ухватиться за еще несколько толстых нитей, подпитываясь от них, становясь сильнее. Лишь на мгновение, на краткий миг мной овладел вопрос — вдруг, один из них, из этих шнуров жизни, жизнь Лексы? Не краду ли я у него?

Мне некогда было думать, время вопросов закончилось. Только сейчас я вдруг заметила, что я на самом деле — всего лишь кукла. Это не сон, проскочила догадка. Трещали внутренние шарниры, а мне казалось, я могу бегать, прыгать, делать что угодно. Я могу. Наверно, даже чувствовать — по настоящему, как человек. Но было некогда.

Я коснулась стопы Аюсты — в моем размере это представлялось единственно возможным. Ничего не произошло. По крайней мере, я ожидала, что что-нибудь, да случится. Что я смогу войти в Аюсту, влиться в неё — как тогда в сон Лексы. А, может быть, я что-то сделала не так? Ведь тогда я искала дверь — там, на грани чужого сна. Может быть и тут.

Искра Аюсты коснулась меня, лизнула, а я вцепилась в неё обоими руками — по крайней мере, мне так показалось.

Черные отростки — скрюченные, извивающиеся, больше похожие на щупальца охватили крохотное, почти кукольное тельце, то и дело заставляя его дергаться — в такт. Некий ужасный ритм, понятный, наверно, только Юме. Что же она за тварь такая, если умудряется разом бороться с ОНОшником — и с своим же порождением. А то, что она боролась и с Аюстой я не сомневалась. Невидимая глазам борьба, столкновение — чего-то с чем-то.

Я была огромной. Великан, наблюдающий со стороны. Осмотрелась вокруг, в надежде отыскать Юму или Черную Куртку. Мне показалось, что они окажутся — маленькими, совсем крохотными. Что я возьму Юму в ладошку — и раздавлю её, как перезрелую виноградину. Суну под луч света собственной жизни — и тогда она…

Как можно убить при помощи жизни то существо, которое питается жизнью? Но ведь если плотью ударить по плоти — будет больно?

Я должна была освободить Аюсту, покончить с её позорным пленом и тогда — что тогда? Где гарантии, что она не ухмыльнется, плюнет мне в лицо вместо благодарности и предаст — снова. Такого я не выдержу. Впрочем, кто сказал, что я вообще что-то выдержу? Что я вообще переживу сегодняшний день? Мне вспомнилось, как вчера Лекса был вместе с Мари — и на минутку мне стало завидно больше, чем прежде. Почему она родилась человеком, почему не я?

Я попыталась ухватиться за отростки, да вот беда — я была огромной, гигантской, вот только уже не куклой. И не человеком. Понятием, действием, формулой? Парочкой символов, начерченными на доске? Не знаю. Тогда как мне помочь малышке? На миг я представила, что обращаюсь в ножницы — и сейчас мои лезвия сомкнуться,/ откусят первый отросток, второй — словно портной режет ненужные нити.

Отростки казались плотными, толстыми, необъятными. Как пеньковый канат, хуже — как исполинский трос из пеньковых канатов. Вздрагивая, они натягивались, словно собирались сопротивляться мне и той силе, что сейчас переполняла меня.

Первая нить лопнула, разорвалась, изошла разлохмаченной веревкой, а Аюста дернула ручкой — теперь уже осознанно, теперь уже свободно. Я возликовала собственной маленькой победе! Получилось! Так, я ножницы, я ножницы, я ножницы…

Не знаю, убеждал ли в чём-то подобном себя Черная Куртка. Их с Юмой битва перешла на новый уровень. Устав играть в кошки-мышки, увиливая от ударов и выскальзывая из хитрых захватов, они бились — на этот раз уже серьёзней. С рук Юмы плетью срывались сгустки, щелкал где-то поблизости теневой хлыст. Мне вспомнилось, как она вылупила Аюсту прямо у меня на глазах. Может ли слеза ребёнка, пускай даже такого, как Аюста, стоить голода? Может ли она стоить пустого представления, фарса, игры. А, может быть, тогда всё было понарошку? Я посмотрела на черные нити, обвившиеся вокруг девочки. Нет, не понарошку.

Сгустки разбивались о красный прозрачный щит мужчины. Рассыпались, оставляя в прокисшем и застоявшемся мраке отзвуки старых проклятий. Черная Куртка отвечал Юме крохотными зелеными пузырями, что обволакивали её черную тушу, надувались, лопались, шипели. Юме, верно, было больно, по крайней мере я на это надеялась.

Второй отросток поддался легче, чем первый, третий тоже не вызвал особых усилий. Может, я наловчилась? Стоило мне об этом подумать, как меня в тот же миг постигла неудача. Щупальце, что держало левое запястье девочки вдруг оказалось прочнее, чем все остальное. И не выпрямилось, когда я принялась его резать. Скорее даже наоборот. Лезвие хрустнуло, обдав меня волной боли — на этот раз уже моей. Я взвизгнула, а, может, мне так только показалось. Иногда говорят, что у людей такое бывает — сердце пропускает один стук. А моя искра пошатнулась, моргнула, в ту же секунду обдав мерзким холодом и безразличностью смерти, меня коснулась нить. Щупальце лишь слегка оттянулось — в сторону, обвив лезвие, словно собираясь и меня сделать своей марионеткой.