Но все оказалось куда хуже, чем я могла себе представить. Я вдруг почувствовала, что слабею, теряю силы, что из меня. Словно из пакета сока, высасывают всё без остатка. Юма возликовала. Наверно, именно такого положения дел она и ожидала. Ждала, когда во мне взыграет жалость к малышке, когда я захочу её освободить, даже немного поддалась мне… Всё это опять было красивым спектаклем — для одной лишь только меня.

Щупальце вздрогнуло, разрастаясь — и лопнула, со звоном, как гитарная струна. Никогда в жизни не слышала, как лопаются гитарный струны — сравнение пришло откуда-то извне. Аюста отмахивалась от остатков того, что некогда держало её в узде. Маленький ангел вырвался на свободу. Всем своим видом показывая, что собирается — мстить. И на этот раз она уже поддаваться не будет.

Юма взревела, как раненый зверь. Мне послышалось, что звук этого рева рикошетил от невидимых стен нашего поля боя. На мгновение мелькнула улыбка на лице Черной Куртки. Я поняла, что слабею — теперь уже резко. Словно некто могущественный вдруг решил, что с меня — хватит. И оборвали питающую нить чужой искры, которую я успела привязать к себе. Я посмотрела, на всякий случай — нет, вот она, рядом. А, может, просто людей поблизости больше нет? Все умерли?

Я не ножницы, и не огромное нечто, нависающее над остальными. Мне казалось, что я даже не кукла, какой всегда и была, а нечто крохотное. Червячок света, искринка, и где же ты, моё солнце и звезда, к которому я должна тянуться? Усталость грузом рухнула на меня, навалилась, подкосила. Стояла ли я до этого вообще? Я — поток сознания, плавающий в киселе какого-то грандиозного события. Всего лишь приправа для бульона катастрофы. Захотелось рассмеяться — над самой собой.

Потом были вспышки — много, словно кто-то решил разом подорвать десяток-другой мощных петард. Бухало над самым ухом, словно в новогоднюю ночь, разве что не рассыпаясь красивым взрывом искр. Бухало, на мгновенье повергая мир в пучину яркой и, казалось, бесконечной вспышки. Белый халат, маленькие ручки, золотистые волосы — недетский оскал на детском же личике. Треснули солнцезащитные очки, на них неосторожно наступили, хруст — слишком громкий в сонме всех остальных звуков. Хруст, от которого становиться страшно и хочется зажмуриться. Змеятся волосы Юмы, беззвучно шамкает большой клыкастый рот. Бьют — все и друг и дружку. Закрыть глаза и уснуть, поддавшись давнему приказу. Я стояла, не понимая, что со мной происходит. Недавний приток сил, чувство жизни и искры — так близко, а потом необычная слабость, сонливость, а сейчас мне кажется, что в меня кто-то впился. Юма победила и ест меня? Наверно. Всё равно, Лекса теперь в безопасности.

Всё закончилось. Я поняла это по странной повисшей тишине — плотной и густой, как сметана. Переговаривались, в основном отборной бранью, ОНОшники, гоготали в голос. Людей поблизости не было, изредка поскрипывал искореженной сталью потерпевший крушение поезд. Где-то вдалеке мерцали сигнальные огни сотни автомобилей — амбулаторной, милиции, кого-нибудь ещё. Жива, или я теперь призрак? Внутренне ухмыльнулась своим мыслям, попыталась подняться — получилось лишь с третьего раза. Плакала, кажется, Аюста — я видела, как малышка, сироткой стоя в стороне, размазывала грязь ладошками по лицу. Злые дяди в камуфляже грубо тащили её — куда? Куда-то, где избавляются от таких, как она. Черная Куртка отряхивался, бесформенной кучей валялась на земле Юма — поверженная, безжизненная, уже не опасная. А я бы все одно никогда не подошла к ней и на километр. А следом был его внимательный взгляд — новые солнцезащитные очки вновь скрывали от меня его глаза. Словно этот пижон таскал с собой запаску именно на этот случай. Холодные, липкие и грязные руки, длинные пальцы. Он смотрел, словно спрашивая у меня — ну что, допрыгалась? Попалась? Я молчала и не двигалась, застыв мышью перед близоруким удавом. Авось, примет за что-нибудь другое и не заберет. Он забрал.

Машина урчала, как пантера, около полутора-часа пути — уснуть бы тогда хоть на мгновенье, да не получилось. Я чувствовала себя опустошенной, словно некто выпил из меня все соки. Усталость подсказывала мне, что стоит только закрыть глаза и рухну в объятия отдыха. И в тут же миг по голове било ужасной болью, от которой хотелось месить ногами воздух, схватится за макушку обоими руками и застонать. Терпела. Городские вывески отражались размытым маревом разноцветных огней. А потом он нёс меня — я думала, что на казнь. А, может быть, у них есть суд? Суд для аномалий… Судья в белокудром парике, большущий молоток, тысяча и один присяжный, в свидетели притащат Лексу, а, может быть, недобитую Аюсту. Мне было жаль малышку, несмотря на её предательство.

Телевизор всё так же молчал, считая что слова — излишни. Что тут сказать — аномалия! Репортаж о случившемся сменился интервью. Вновь явился толстомордый. Ему что-то доказывал упитанный, больше Лексы мужчина в сером свитере, изредка теребя густую бороду. Стучали по столу кулаки, плескалась вода из стаканов, осмеливался вставить вопрос — а может и фразу растерянный ведущий. Прошло всего лишь пять минут, а новости уже застыли на кадре, где уважаемые люди — политик и профессор современной науки, если верить надписям внизу экрана, плеснули друг в дружку водой. Застыл в смешной позе взволнованный и вскочивший с места ведущий. Быстро побежали титры по экрану. Сейчас будет еще один выпуск новостей — я знаю. Сейчас нам покажут людей, что стали жертвами моей жизни. Обмотанных, изломанных, покрытых застывшей коркой крови. Или уже не покрытых — вымоют, наверно. Я вдруг осознала, что мне абсолютно всё равно. Не спокойно и умиротворенно, как это бывало раньше, а всё равно. Я пуста, как только что опорожненный кувшин, и теперь уже ничего не хочу. Словно недавняя воля к жизни всего лишь казалась мне, всего лишь привиделась в благостной дрёме, а всё это время, на самом деле, я была равнодушна. Равнодушна, когда в ролике из фильма гусеницы трака выдавливали красное месиво из солдат. Всё равно, когда мобиль, сбивший девочку, ожил, обратился новым кошмаром. Всё равно — когда Лекса сказал, что заберет меня с собой, домой. Всё равно — когда они спали вместе с Мари. Это не пустяки, просто… события, а я всего лишь безвольный свидетель. Равнодушный свидетель — раньше, наверно, я бы осознала это с ужасом. Сейчас — нет.

Черная куртка то и дело посматривал на часы, словно боясь куда-то опоздать. Экран телевизора в миг исказился, а потом картинка на нем сжалась, «схлопнулась», словно умирающий мир, погасла. Отряхнув крошки, мой пленитель поднялся, прихватив меня — за талию. Мне было удивительно — я почему-то ждала. Что схватит сейчас за волосы, потащит, размахивая из стороны в сторону. Что, мне уже вынесли приговор? Или у них тут и правда есть суд для таких как я?

Длинный коридор всё никак не хотел заканчиваться. Бесчисленные картины, двери, обитые медью ручки, изредка блеснет затемненное окно. Гулом отзывался лифт, меня трясло, и я толком ничего не видела — зрение успевало выхватить лишь редкую картину происходящего. Кулер с водой, женщина в юбке набирает воду в зеленый эмалированный стакан, напиток исходит дымом. Мужчины в белых халатах. Девочка верхом на гусе — не в реальности, это на картине. Блестит позолоченная рамка…

Дверь не скрипела. Раскрылась, словно того и ждала, как мы придём с Черной курткой. Повсюду — темнота, но с улицы проникает лунный свет. Вижу — очертания — кресла, канцелярских принадлежностей, надкушенного яблока, непонятного устройства для пыток чуть дальше от стола. Щурю глаза с непривычки, словно это поможет увидеть мне чуточку больше.

Лампа накаливания вспыхнула, озарила комнату светом — мне почему-то казалось, что сейчас тут будут жечь свечи, явиться суровый инквизитор — в красной мантии, а потом ОНОшники устроят жертвенное сожжение куклы. Прямо посреди комнаты. Представила — и стало смешно от собственной глупости.