— Драться, значит… значит, драться… — как-то неопределенно проговорила моя спутница, мотнула головой, словно смахивая мешавшуюся гриву, топнула копытом, копнув землю — землю? — под ногами. Неистово алый меч, без гарды и рукояти, острый как бритва треугольник, готовый в любой момент разить врага со всех сторон, казалось, явил себя не из внутренних сил искры Трюки, а из её злости. Покачиваясь в воздухе, он словно бы спрашивал у пустынной рабыни — ты правда этого хочешь? Правда?

Правда, совершенно спокойно отвечал звон крохотных лезвий на чудовищной перчатке. Мне вступиться, тут же подумала я? Влезть в их драку? Как разбойник, вооруженный кривым ножом и такой же ухмылкой? Теперь сравнение не казалось мне таким забавным.

Вступиться, ответил немой блеск глаз девчонки. Чего же ты ждешь, недоделок? Когда я наброшусь на тебя и распотрошу, как утку? Когда твоя искра потечет сквозь мои пальцы, вырываясь наружу? Я отпрянула, сделала шаг назад. Моё оружие… было ли у меня когда-нибудь оружие? В голову тут же стукнула мысль — с Трюкой я тогда пыталась бороться при помощи хлыста, так чем же плохо это оружие будет сейчас? Элфи, конечно, не лошадь, но…

Додумать мне не дали. Словно где-то щелкнул незримый переключатель, и беззвучной фурией девчонка рванулась к Трюке, как к самой опасной противнице из нас. Молния — маленькая, остроухая, жестокая, она градом ударов обрушилась на несчастную волшебницу, ловко уходя из под уколов алого клинка. Я металась из стороны в сторону, как загнанный зверь, не зная, что и делать. Ударить? Но в такой каше, в этом мелькании тел и блеске лезвий я могу попасть по Трюке.

Наверно, голова Лексы немилосердно трещала как после самой разудалой попойки. Наверно, сейчас ему было плохо, хотелось присесть и отдохнуть, провалиться в бездну собственного сна, чтобы дать нам, наконец, возможность выйти из него. Темь содрогалась от ужаса, все черти и бесы это мира сбежались, верно, посмотреть на битву века — два демона, одинаково сильных, одинаково жестоких, одинаково злых сошлись за клочок преисподней. Клинки звенели, шелестели, разрезали воздух на ремни, угрожающе свистели, обещая в любой момент отсечь — рог, ухо, клок волос, голову… Со стороны могло показаться, что они играются, что намеренно не портят друг дружку, что два умелых бойца сошлись выяснить в кулачной беседе, кто же из них, все-таки, лучший.

Лучшим быть сложно, грузно отозвался мрак. Лучшим быть хорошо — слишком уж холодно шепнула тьма. Лучшим — это значит хорошим? Последний голос рассмеялся, прямо у меня в голове, отозвался гулким звоном, заставил рухнуть на колени.

Недоделок. Недоделок, безделушка, игрушка, кусок плюша, рогатая образина — лезвия жуткой перчатки шелестели друг о друга, когда девчонка отходила в сторону для секундной передышки.

Мне нужно, очень-очень нужно, а ты опять стоишь на пути, тяжело отвечал красный треугольник меча, на миг вспыхнув чуть слабей.

Я отчетливо слышала их разговор. Пелена молчания — что Трюки, что Элфи вдруг прорвалась, лопнула, как переполненный пузырь, ворвалась в меня звоном, скрежетом, шелестом. Они не дерутся, почему-то поняла я, они беседуют — вот только беседа эта смертельная, опасная, злая. Укол насмешки, острота сатиры, мощь ругательства. Недоделок! Грязная девчонка! Остророгая образина! Пустынная оборванка…

Лезвие сверкнули, прежде чем вонзиться — всей пятерней, прямо в мягкую шерсть единорожки. Завис, ослаб треугольник меча, медленно растворяясь в воздухе, опадая тающей искрой. Голубая, но не кровь — нечто иное рванулось наружу из Трюки. Лошадь покачнулась — неуверенно, сделала шаг назад. На миг мелькнул её облик в мире людей — обычная, плюшевая игрушка, не совсем чистая, потрепанная. Словно этого было мало, Элфи вонзилась в Трюку и второй перчаткой — желая рвать, резать в клочки, драть с корнем, вырывать из нутра голубое нечто, медленно тающее во мраке. Тот с жадностью поглощал подношение, мне даже показалось, что благодарно урчал от вожделения и голода. Искра, с грустью поняла я. То, что даёт нам жизнь. Не кровь, конечно же, а сама жизнь. То, благодаря чему мы можем говорить друг с дружкой не используя при этом голос. То, что двигало мои шарниры, то, что заставляло меня чувствовать боль, то, что давало мне возможность учуять запах искры — вкусной и…

Элфи не скромничала. Ей нравился вид поверженной, повисшей в её объятиях грузной и тяжелой противницы. Неестественность сквозила в этой картине, где маленькая девочка умудряется удержать на руках огромного единорога. Жуть вперемешку со страхом скользнули мне в душу, прошлись мурашками по телу, ударили в голову неизбывным ужасом. Потому что маленькая стерва, что весь бой сохраняла хладнокровие, столь же хладнокровно сейчас смотрела на меня. В глазах у маленькой бестии мелькал азарт и желание ещё одной победы, ещё одной смерти и, почему-то, милосердия. Я покачала головой из стороны в сторону, прежде чем поняла, что уже не стою на ногах, что они подкосились, что я рухнула, как подкошенная и нелепо пытаясь отползти назад. Ей было меня жалко. Я хотела, чтобы мне это показалось, я хотела, что это была выдумка, игра воображения при испуге, но девчонка смотрела на меня с жалостью. И ей было жалко меня не потому, что сейчас я умру, совсем нет. Причина была другой…

Хлыст взметнулся, щелкнул прямо у неё перед носом, давая понять, что страх — хороший гость, но хозяином он не будет. Я не знаю, откуда во мне взялись силы. не знаю, когда я вновь успела оказаться на ногах. Хлыст теплой, наполированной рукоятью скользнул мне в руку, обещая слишком много. Он обещал мне защиту.

Словно ожившая змея, не подчиняясь мне, он предупредительно щелкнул перед рабыней ещё раз. Отгонял? Пугал? Давал понять, что с нами лучше не связываться? Не знаю…

Оружие может быть живым? Ну, если куклы могут, то почему бы и оружию на миг не обрести нечто вроде жизни? Вот только могут ли баловаться подобным искры, как я — не знаю. Хлыст дернул меня в сторону и я, теряя равновесие, качнулась в сторону — в самый подходящий момент уходя из под стремительного рывка пятиконечной молнии. Вреш-ш-шь, прошелестели жуткие лезвия перчатки, не уйде-ш-ш-шь… «Слышала нашу беседу, маленькая?» — прозвенели кольчужные звенья перчатки, — «Понравилось, хочешь поучаствовать?»

Не хочу, угрюмо подумала я. Не хочу драться. Не хочу беседовать так, чтобы после этого на задворках мирозданья, на грани рассудка, в черной тиши ночи оставался только один, а второй истекал, исходил искрой, исчезая навсегда. Трюка, кажется, ещё была жива. Брошенная на произвол судьбы, недобитая, она производила уже не столь грозное впечатление. Плюшевая Диана сдулась, могучую волшебницу окунули мордой в грязь, указали истинное место и бросили, как ненужную игрушку. Как мышь неразделенной любви, вдруг грустно поняла я и тут же осеклась. Не о том думаю, ох, вот уж точно не о том.